Запахи чужих домов

Салли и Иззи никогда не были за пределами Фэрбанкса, поэтому они надеются получить стипендию в колледже и уехать учиться балету подальше отсюда. Проблема в том, что отбор надо пройти летом перед выпускным классом — этим летом, ведь администрации колледжей пытаются продумать все наперед. Когда окончишь школу, будет слишком поздно. Мы всегда вместе, и в колледже мы должны были быть тремя мушкетерами, исполняющими партии из «Лебединого озера».

Девочки пытаются не показывать этого, но я чувствую, что предаю их, уезжая рыбачить. Я не могу представить ни одну из них на лодке, чтобы они работали и трогали скользкую рыбу, не могу даже вообразить, чтобы их изящные ножки ступили на забрызганную кровью палубу.

— Ты узнала, сможешь ли ты приехать через пару недель на отбор? — спросила Иззи, разглядывая толстовку, на которой изображена мультяшная лосиха с огромными глазами и ярко накрашенными губами. «С любовью из Аляски». Туристы купят все что угодно.

— Летать туда-обратно слишком дорого. И я нужна папе все лето; у нас много работы.

— Жалко, что мама не может тебя подменить, — сказала Салли, глядя на маму, которая вцепилась в мой спасательный жилет, как будто он нужен ей, чтобы удержаться на плаву даже в стоящем вдали от водоемов аэропорту.

Но мама больше никогда не поедет рыбачить, а я не могу отказать папе. Хуже пропущенного отбора могут быть только подготовительные курсы, которые, если тебя примут, надо будет пройти следующим летом, прежде чем начнутся занятия в колледже. Я бы не смогла не рыбачить целое лето: это единственная возможность увидеть папу.

Салли и Иззи хотят как лучше, но у них нормальные родители: они живут вместе и с радостью вызываются подмести со сцены бутафорский снег после «Щелкунчика». Каждая моя зима посвящена «Щелкунчику», в котором мне дают незначительные роли. Девчонки тренируются все лето, и они явно в лучшей форме, чем я. Мама ходит на спектакли — она часто занимается продажей билетов, но папа ни разу не видел, как я танцую. Наши с ним жизни пересекаются на лодке.

Если бы не я, кто бы расфасовывал лососевую икру и следил за тем, чтобы рыба была хорошо выпотрошена? Это входило в мои обязанности, сколько я себя помню. Папа говорит, что даже дядя Горький не отрезает рыбам головы так аккуратно, как я, прямо по шейному позвонку. Салли и Иззи я этого не рассказываю. Это другой мир, другой язык.

Когда объявили посадку на мой рейс, мы медленно поплелись обратно к маме, которая предприняла последнюю попытку продемонстрировать моим подругам, как хорошо она разбирается в рыболовстве.

— Не забывай добавлять в машинку баночку колы, чтобы вывести из одежды запах рыбьей крови, — сказала она.

— Папа говорит, что тебя тошнило весь сезон. Как ты можешь скучать по лодке? — спросила я.

— Твоему отцу стоит попробовать порыбачить на шестом месяце беременности.

Класс, мам.

На шестом месяце беременности.

Мной.

Конечно, я во всем виновата.

Салли и Иззи молчали, натянуто улыбаясь, как будто смотрели балет, в котором мы с мамой по очереди, в зависимости от того, чья партия звучит громче, исполняем роль трагической героини. Она любит рыбачить, а не папу. Я люблю папу, и мне надоело рыбачить. Особенно сейчас, когда приходится выбирать между рыбалкой и другими вещами, которые я люблю.

— Добро пожаловать с небес на землю, Элис, — говорит папа, перекидывая ноги через борт и спрыгивая на палубу. Он поймал меня у рыбного трюма, где я, восхищаясь своей растяжкой, тянула носочек в резиновых сапогах.

— Ты разложила продукты? — спрашивает папа.

— Конечно; и пометки на жестянках проставила.

Консервы мы храним в подполе камбуза, и в мои обязанности входит указывать сверху на каждой банке ее содержимое, чтобы надпись можно было прочитать, заглянув в люк сверху. Кажется, писать я научилась, выводя на жестянках «тушенка» и «фасоль». Все на этой лодке напоминает или обо мне, или о жизни родителей моими глазами.

— Хочешь спать на большой койке? — спрашивает папа.

— А что, можно?

Это замечательная кровать. Папа хотел порадовать маму и, будучи человеком дела, а не слова, расширил спальное место для беременной жены и решил, что этого достаточно для сохранения их отношений. Наверное, какое-то время так оно и было.

Я лечу на бак[14] и занимаю место, пока он не передумал. Слышу, как дядя что-то переставляет на палубе, и, даже не видя его, знаю, что в зубах у него зажата сигарета и где-то рядом стоит кружка с кипятком, в котором плавает не меньше шести чайных пакетиков Lipton. Дядя Горький — завязавший алкоголик, и во время рыбалки он поддается другим слабостям.