Запахи чужих домов

Теперь, сидя на ступеньках церкви, я это прекрасно понимаю. Если нарушить правила хотя бы один-единственный раз, могут произойти наводнения, землетрясения или что похуже.

— А мне эта комбинация виделась такой элегантной, — говорит Дамплинг. — Я показала ее папе, и он расплылся в улыбке. «Твоя мама в ней будет похожа на огромного лосося», — сказал он. — Папа обожает эту рыбу.

Она улыбается, будто воспоминания — это мятный леденец, который она медленно с наслаждением облизывает.

— Папа высадил нас у школы и пошел назад к лодке, чтобы вернуться за мамой. Офицер Национальной гвардии сказал ему не возвращаться, потому что течение усилилось и это опасно. Папа его не послушал.

— Но твоя мама была в безопасности. Ее кто-то уже спас, правда? — Я знаю, что с ней все было в порядке, потому что она и сейчас жива, но, слушая историю Дамплинг, я чувствую, что мое сердце начинает биться чаще.

Она качает головой. Ее глаза из карих стали черными, как бассейны с мутной водой, и кажется, что она прямо сейчас видит, как ее мама снова и снова погружается под воду.

— Она не могла выбраться из подвала, и папе пришлось плыть, чтобы вытащить ее оттуда. Она была без сознания, и он все давил ей на грудь и вдувал ей в нос воздух. Он рассказывал, что в конце концов у нее изо рта брызнула вода, и он был так рад, что хотел снова утопить ее, но уже в поцелуях.

— Он правда так сильно ее любит? — спрашиваю я, не успев подумать.

— Ага, — коротко отвечает Дамплинг. Потом она продолжает рассказ: — На обратном пути папа показал маме красную шелковую комбинацию, которую стащил с изгороди еще когда вез нас к школе, но мама пришла в ужас, увидев ее.

Я присматриваюсь к ленте в волосах Дамплинг. Честно признаться, я не могу представить ее маму — кругленькую и пышную, как буханка хлеба, — одетой в нечто, напоминающее ту комбинацию. Но вслух я этого не говорю.

— Мне это запомнилось. Из-за того, как папа сказал, что мама в этой комбинации будет похожа на огромного лосося. Я раньше никому об этом не рассказывала, — говорит Дамплинг.

— Ты ее порезала? — спрашиваю я, борясь с желанием протянуть руку и потрогать ее ленту.

— Получилась целая связка маленьких ленточек. У меня ими забита коробка из-под сигар. Мне кажется, они приносят удачу. Знаешь, это напоминание о том, на что способна любовь.

— А если бы он погиб? — спрашиваю я. — Или она?

— Я бы все равно их сохранила, — отвечает Дамплинг. — Потому что иногда нужно уцепиться хоть за что-нибудь.

Дамплинг развязывает ленточку в косе и протягивает ее мне.

— Это тебе, Люси, — со смехом говорит она, показывая на имя, вышитое на моей толстовке. — Лента очень длинная, так что ты можешь разрезать ее пополам и отдать одну часть своему ребенку.

Я держу в руках затасканную ленточку и молчу, потому что очень боюсь расплакаться.

— Это поможет, — говорит Дамплинг. — Обещаю.

А потом она встает и уходит, легонько махнув рукой.

И как это должно помочь? — хочу я знать. Но когда я вновь поднимаю глаза, Дамплинг вдалеке уже превратилась в крошечное пятно, похожее на планету за миллион миль от меня.

Глава шестая. Рыболовецкий лагерь. Дора

Победа в The Ice Classic — это одновременно и лучшее, и худшее, что могло случиться с такой девушкой, как я. Пока я мечтала обо всем, что смогу купить на выигранные деньги, — о новых ботинках, толстых шерстяных носках и рожках с вишневым вкусом, меня не покидал страх, что теперь мной могут заинтересоваться родители и их друзья.

Ситуация напоминала мне стихотворение «Если разрезать мое тело», которое мы читали на уроке английского. В нем говорилось о том, что можно было бы найти внутри поэтессы, если кто-нибудь решился бы сотворить с ней такое. В стихотворении были всякие глупости вроде серебристого внедорожника, мотор которого все еще работает на холостом ходу в ее грудной клетке. Но учительница сказала, что это метафора, и я, кажется, поняла, потому что в одной из строк было сказано, что в разрезанном теле поэтессы можно найти маленькую девочку в пурпурном переднике, которая без конца повторяет: «Я устала идти». Я не знала, что такое передник, видимо, это то же самое, что и фартук.

Еще в одной строчке говорилось, что, если разрезать тело поэтессы, можно обнаружить, что все это время в ней была женщина в бирюзовых бусах и в роскошном черном платье, которую зовут Рита и которая танцует ча-ча-ча. В своих кошмарах я видела, как кто-то вскрывает мое тело, находит в нем деньги и тратит их на выпивку. Это уже было похоже не на метафору, а на реальность.

Кто-то постоянно звонил из газеты и просил, чтобы я дала интервью. «Никаких интервью», — отвечал папа Дамплинг в своей жесткой, но вежливой манере. Мама со своими подружками стала заходить к нам чаще; отец Дамплинг садился на крыльцо и болтал с ними, а когда мама спрашивала про меня, он говорил только: «У Доры все отлично».