Запахи чужих домов

Я разглядывала нелепый головной убор и длинные черные косички индейца, изображенного на крышке коробки. Таких индейцев я никогда не видела. А еще я никогда не думала, что у Руфи и Лилии были родители; они всегда жили с бабушкой.

— Ее отец погиб в авиакатастрофе, — проговорила Дамплинг. — Папа как-то сказал, что никто из нас не представляет, что она чувствует.

Я знаю, что если бы мой отец погиб в авиакатастрофе, я бы чувствовала себя прекрасно. Но вслух этого не произнесла. Я молчала, потому что теперь, когда знала, что у Дамплинг с Руфью есть общее, мне было совершенно нечего сказать.

Было лето, и мы много времени проводили на улице, катались на карусели и болтали о деньгах, которые я выиграла. Для меня они пока ничем не отличались от игрушечных банкнот из «Монополии». Мы развлекались, придумывая, что я могу купить на них.

— Следующей зимой ты сможешь заказать новые ботинки в Sears Roebuck[19], — сказала Дамплинг.

— И купить носки, не поношенные с дыркой на пятке, а новые, — подхватила я.

— Ага, — ответила Дамплинг мечтательно, будто никогда раньше об этом не задумывалась.

— А что бы ты купила? — спросила ее я.

— Наверное, новый лодочный мотор для папы. Ему нужен мощнее; старый мотор постоянно глох, когда мы рыбачили прошлым летом, — ответила она. — Или, может, новую плиту на кухню для мамы.

В моем же списке и так было слишком много пунктов, чтобы я еще думала о других: ботинки, носки, большие железные замки на все двери, а если б можно было купить семью Дамплинг, чтобы она стала моей и чтобы я могла навсегда остаться с ними, я была бы счастлива потратить на это все деньги.

Мы не обратили внимания на фургон репортеров, обшитый коричневыми панелями, когда тот подъехал к дому. Я и подумать не могла, что им еще есть дело до The Ice Classic, — лето уже было в самом разгаре.

Я сразу поняла, что это мама Сельмы, потому что на переднем сиденье увидела саму Сельму. Ее мама вышла из фургона и направилась к карусели, на которой мы лениво вращались, а Сельма осталась; она дула на окно и рисовала на нем какие-то каракули. То, что Сельма приемная, видно сразу. Не толстая, но пухленькая, у нее полные лодыжки и круглое лицо, а ее мама вся костлявая и угловатая, как будто ее сделали на уроке геометрии ученики коррекционного класса. Она помахала рукой — ее пальцы были похожи на растопыренные веточки хилого деревца — и сказала, обращаясь к Дамплинг: «Привет, меня зовут Авигея Флауэрс. А ты, должно быть, Дора». Видимо, Дамплинг похожа на человека, который может выиграть кругленькую сумму, а я — нет.

Дамплинг улыбнулась и кивнула на меня.

— Ой, — сказала мама Сельмы. — Прошу прощения. Привет, Дора, я Авигея. — Я пожала ее узкую ладонь.

— Ну что, ты готова рассказать о своей победе в The Ice Classic? Всем очень хочется узнать, как это было. У нас получится потрясающая душевная история. Неплохо бы отдохнуть от бесконечных плохих новостей, правда?

Она щелчком раскрыла блокнот, такой же тонкий, как и она сама, и лизнула кончик карандаша.

Ну не знаю. Отдохнуть от плохих новостей вообще или от плохих новостей о нас? Меня все еще передергивало, когда я вспоминала, что в газете меня назвали первой автохтонной девочкой, которой удалось сорвать джекпот. Почему бы просто не сказать, что я самая юная победительница, и все? А теперь мама Сельмы хочет, чтобы я стала воплощением душевной истории? Я бы рассмеялась, будь это хоть немного смешно.

Я посмотрела на Сельму и задумалась, каково это — жить в доме, где людям есть дело до того, что у тебя на уме и как ты себя чувствуешь. Может, поэтому Сельма без конца болтает о себе?

Я сначала обрадовалась, что Сельма осталась в машине, но потом поняла: она не вышла, потому что Руфь была единственной причиной, по которой она вообще здесь появлялась. Если Дамплинг и знала, куда уехала Руфь, со мной она этим не поделилась. Лилия сказала, что Руфь уехала навестить родственников в Канаде, но это полная чушь. Все знают, что происходит с Руфью, кроме ее сестры и, возможно, Банни, которые, скажи им бабушка, что Руфь теперь живет на Луне, поверили бы и в это.

Когда мама Сельмы спросила, что я чувствовала после победы в The Ice Classic, я хотела ответить, что это не ее собачье дело. Если бы она разрезала мое тело, то, наверное, удивилась бы, что долларовые купюры не висят у меня на ключицах и не вырываются из грудной клетки.

Но я не сказала ничего, потому что наше интервью прервало появление белого фургона, который влетел на парковку, визжа шинами и выпуская клубы пыли из-под колес. У фургона был перекошенный бампер — точь-в-точь полуулыбка пьяницы, — и еще до того, как открылась дверь, я знала, кто из нее вывалится. И это был он: все еще в оранжевом комбинезоне, прямиком из Исправительного центра Фэрбанкса. Я знала, что однажды он выйдет из тюрьмы, и, конечно же, произойти это должно было именно сейчас, ведь иначе в моей жизни быть не может.

У Дамплинг на лице был написан ужас. У Авигеи Флауэрс — удивление. Сквозь запотевшие стекла машины в глазах Сельмы читался испуг.