Запасной

Это настолько ясно, твердила она, это так ясно. Просто перестану дышать. Перестану существовать. Это всё происходит, потому что существую я.

Я умолял её не говорить так. Я пообещал ей, что мы справимся, найдём выход. Тем временем мы найдём ей помощь, которая ей нужна.

Я просил её быть сильной, держаться.

Невероятно, но, успокаивая её и обнимая, я не мог полностью перестать думать как гребаный член королевской семьи. В тот вечер у нас была помолвка в Сентебейле, в Королевском Альберт-холле, и я продолжал говорить себе: мы не можем опоздать. Мы не можем опоздать. Они сдерут с нас шкуру живьём! И во всём будет виновата она.

Медленно, очень медленно, я понял, что опоздания были наименьшей из наших проблем.

Я, конечно, сказал, что ей следует пропустить помолвку. Мне нужно было уйти, быстро появиться, но я бы быстро вернулся домой.

Нет, настаивала она, она не хотела проводить дома одна даже час с такими тёмными чувствами.

Поэтому мы надели наши лучшие наряды, и она нанесла тёмную, очень тёмную помаду, чтобы отвлечь внимание от своих красных глаз, и мы вышли за двери.

Машина остановилась возле Королевского Альберт-холла, и когда мы вошли в синие мигающие огни полицейского эскорта и сверкающие огни камер прессы, Мег потянулась за моей рукой. Она крепко схватила её. Когда мы вошли внутрь, она сжала её ещё сильнее. Меня подкрепила сила этой хватки. Я подумал, что она держится. Лучше её не отпускать.

Но когда мы расселись в королевской ложе, и свет выключился, она отпустила свои эмоции.

Она не могла сдержать слёз. Она молча плакала.

Музыка заиграла, мы повернулись лицом к сцене. В течение всего представления (Cirque du Soleil) мы сжимали руки друг друга. Я обещал ей шепотом:

Поверь мне. Я позабочусь о твоей безопасности.

61

Я проснулся от сообщения от Джейсона.

Плохие новости.

Что теперь?

В воскресенье The Mail напечатал личное письмо, которое Мег написала отцу. Письмо, которое бабушка и папа уговорили её написать.

Февраль 2019.

Я был в постели, Мег лежала рядом со мной и ещё спала.

Я немного подождал, а затем мягко сообщил ей эту новость.

Твой отец передал твоё письмо в The Mail.

Нет.

Мег, я не знаю, что сказать, он передал им твое письмо.

Этот момент для меня был решающим. Не только в связи с мистером Марклом, но и в связи с прессой вообще. В этой истории было так много моментов, но этот для меня стал решающим. Я не хотел больше слышать разговоры о протоколах, традициях, стратегиях. Хватит, подумал я.

Достаточно.

Газета знала, что публиковать это письмо незаконно, они прекрасно это знали, и всё равно это сделали. Почему? Потому что знали, что Мег беззащитна. Они знали, что у неё нет твёрдой поддержки семьи, а как ещё они могли узнать об этом, кроме как от близких к семье? Или от самой семьи? Газеты знали, что у Мег есть только одно средство — подать в суд, а она не может этого сделать, потому что с семьёй работает только один адвокат, и этот адвокат находится под контролем Дворца, а Дворец никогда не уполномочит его действовать от имени Мег.

В этом письме не было ничего стыдного. Дочь умоляет отца вести себя прилично. Мег подтвердила каждое слово. Она всегда знала, что письмо могут перехватить, что кто-нибудь из соседей отца или один из папарацци, охраняющих его дом, может вытащить его из ящика. Всё было возможно. Но она ей и в голову не приходила, что отец сам отдаст его, или что газета действительно его возьмёт и напечатает.

И отредактирует. На самом деле это, возможно, было самым неприятным — то, как редакторы вырезали и вставляли слова Мег, чтобы они звучали более грубо.

Видеть что-то столь глубоко личное, размазанное по первым полосам, съеденное британцами за утренними тостами с мармеладом, было ужасно. Но боль множилась из-за одновременных бесед с предполагаемыми экспертами по почерку, которые проанализировали письмо Мег и по тому, как она перечеркнула букву «t» или изогнула букву "r", сделали вывод, что она ужасный человек.

Наклон вправо? Слишком эмоциональная.

Излишне красивый почерк? Она играет на публику.

Неровные строчные буквы? Не контролирует себя.

Выражение лица Мег, когда я рассказал ей об этих выводах… Я знал, что такое горе, и я не мог ошибиться — это было чистое горе. Она оплакивала потерю отца, а также оплакивала потерю собственной невинности. Она напомнила мне шёпотом, как будто кто-то мог подслушать, что она посещала уроки каллиграфии в старшей школе, и в результате у неё всегда был отличный почерк. Все хвалили её. Она даже использовала этот навык в университете, чтобы заработать лишние деньги. По ночам, по выходным она расписывала приглашения на свадьбы и дни рождения, чтобы заплатить за квартиру. Теперь все пытались сказать, что это как-то характеризовало её душу? И её душа была грязной?