Запасной

Слова вылетели из моих уст: Я тоже тебя люблю... но твоё упрямство... оно какое-то странное!

А твоё — нет?

Я снова высвободился.

Он схватил меня снова, повернул к себе лицом.

Гарольд, послушай меня! Я просто хочу, чтобы ты был счастлив, Гарольд. Я… Клянусь.... клянусь жизнью мамы.

Он остановился. Я тоже. Па остановился.

Он перешёл черту.

Он использовал тайный код, универсальный пароль. С самого детства эти три слова должны были использоваться только во времена крайнего кризиса. Жизнью мамы. В течение почти 25 лет мы оставляли эту душераздирающую клятву на время, когда один из нас должен был быть услышан, чтобы ему быстро поверили. На время, когда ничто другое не поможет.

Я остановился, как и должен был. Не потому, что он воспользовался этой клятвой, а потому, что это не помогло. Я просто не верил ему, не доверял ему. И наоборот. Он тоже видел это. Он видел, что между нами так много боли и взаимного недоверия, что даже эти священные слова не нам не помогут.

Насколько мы потеряны, подумал я. Как далеко мы зашли? Какой ущерб был нанесён нашей любви, нашей связи и почему? И всё из-за того, что ужасная толпа отморозков и старушек, заурядных преступников и клинических садистов с Флит-стрит, чувствующих необходимость получить удовольствие, прибыль и решить свои личные проблемы, мучит одну очень большую, очень древнюю, очень неблагополучную семью.

Вилли не был готов смириться с поражением. Мне было плохо и больно после всего, что случилось и… и... Клянусь жизнью мамы, что я просто желаю тебе счастья.

Мой голос сломался, как я ему мягко сказал: Знаешь, я тебе не особо верю.

Мой разум внезапно наполнился воспоминаниями о наших отношениях. Но одно из них встало передо мной, будто случилось вчера. Мы с Вилли много лет назад в Испании. Красивая долина, сверкающий воздух с необычайно чистым средиземноморским светом, мы вдвоём, стоим на коленях за зелёной холщовой стеной, когда звучат первые охотничьи рога. Опускаем плоские кепки, когда первые куропатки летят на нас, бах бах бах, несколько падают, передаём наши ружья заряжающим, которые вручают нам новые, бах бах бах, ещё несколько падают, передаём опять ружья, наши рубашки темнеют от пота, земля заполняется птицами, которыми близлежащие деревни кормились бы неделями, бах, последний выстрел, ни один из нас не мог промахнуться, затем мы встали, промокшие, голодные, счастливые, потому что мы молоды и вместе, и это было наше место, наше единственное истинное пространство, вдали от Них и близко к Природе. Это был такой трансцендентный момент, что мы повернулись и сделали то, что делали очень редко — обнялись. Действительно обнялись.

Теперь я увидел, что даже наши лучшие моменты и мои лучшие воспоминания как-то связаны со смертью. Наши жизни были построены на смерти, наши светлейшие дни были ею омрачены. Оглядываясь назад, я не видел точек во времени, а сплошные танцы со смертью. Я видел, как мы погрязли в этом. Мы крестились и короновались, заканчивали учебные заведения и женились, теряли сознание и проходили мимо костей наших возлюбленных. Виндзорский замок сам по себе был гробницей, стенами, наполненными предками. Лондонский Тауэр держится на крови животных, которую строители добавляли тысячу лет назад в раствор для кирпичей. Чужаки называли нас культом, но, возможно, мы были культом смерти, а разве это не более порочно? Даже после похорон дедушки не пресытились ли мы этим? Зачем мы тут рыскаем на краю этой «неоткрытой страны, откуда ни один путешественник не возвращается»?

Хотя, возможно, такое описание больше подходит для Америки.

Вилли всё что-то говорил, па его перебивал, но я больше не слышал ни слова из того, что они тараторили. Мыслями я был уже далеко, на пути в Калифорнию, голос в моей голове говорил: Достаточно смертей, достаточно.

Когда же кто-нибудь из этой семьи освободится и будет жить?

87

На этот раз было немного легче. Может, потому что от старого хаоса и стресса нас отделял океан.

Когда настал великий день, мы оба были увереннее, спокойнее. Какое счастье, сказали мы, что не нужно беспокоиться о сроках, протоколах, журналистах у главных ворот.

Мы спокойно, здраво поехали в больницу, где телохранители снова кормили нас. На этот раз нам принесли бургеры и картошку фри из In-N-Out. И фахитас из местного мексиканского ресторана для Мег. Мы ели и ели, а затем танцевала Baby Mama в больничной палате.

В этой комнате только радость и любовь.

Спустя много часов Мег спросила врача: Когда?

Скоро. Уже близко.