Запасной

Из всех правил в моей жизни это считалось самым незыблемым. Никогда не покидай телохранителей. Никогда не броди в одиночку, где бы то ни было, но особенно в чужом городе.

Я шёл вдоль Сены. Я щурился на Елисейские поля вдалеке. Я стоял рядом с каким-то большим колесом обозрения. Я проходил мимо маленьких книжных киосков, мимо людей, пьющих кофе и поедающих круассаны. Я курил, мой взгляд был рассредоточенным. Я смутно помню, что несколько человек узнали меня и уставились, но, к счастью, это было до эпохи смартфонов. Никто не остановил меня, чтобы сделать фото.

Позже, выспавшись, я позвонил Вилли и рассказал ему о своей ночи.

Для него это не было новостью. Оказалось, что он тоже ездил по туннелю. Он собирался приехать в Париж на финал по регби. Мы решили сделать это вместе. После этого мы впервые заговорили о катастрофе. Мы говорили о недавнем дознании. Шутка, согласились мы оба. Окончательный письменный отчёт был оскорблением. Причудливый, изобилующий фактическими ошибками и зияющими логическими дырами. Он вызвал больше вопросов, чем давал ответов.

После стольких лет, сказали мы, и стольких денег — как такое возможно?

Прежде всего, общий вывод о том, что мамин водитель был пьян и тем самым стал единственной причиной аварии, был удобным и абсурдным. Даже если он был пьян, даже если он был в стельку пьян, ему не составило бы труда проехать по короткому тоннелю.

Если только за ним не гнались и не слепили.

Почему не обвинили этих папарацци?

Почему они не в тюрьме?

Кто их направил? И почему они тоже не в тюрьме?

Почему — если только коррупция и сокрытие информации не были в порядке вещей? Мы были согласны по всем этим вопросам, а также по следующим шагам. Мы выпустим заявление, совместно призовём возобновить расследование. Может быть, проведём пресс-конференцию.

Власти отговорили нас от этого.

9

Через месяц после этого я отправился на базу Брайз Нортон и сел в самолёт C-17. В самолёте находились десятки других солдат, но я был единственным безбилетником. С помощью полковника Эда я тайно поднялся на борт, а затем пробрался в нишу за кабиной пилота.

Boeing C-17 Globemaster III

В этой нише были спальные места для экипажа во время ночных полетов. Когда заработали большие двигатели, когда самолет с рёвом понёсся по взлетной полосе, я лёг на нижнюю койку, а маленький рюкзак послужил мне подушкой. Где-то внизу, в грузовом отсеке, в другом моём рюкзаке Bergen были аккуратно сложены три пары камуфляжных брюк, три чистые футболки, очки, надувная кровать, маленький ноутбук, тюбик крема от солнца. Мне казалось, что этого более чем достаточно. Я мог честно сказать, что ничего из того, что мне было нужно или хотелось в жизни, я не оставил, кроме нескольких маминых украшений, пряди её волос в маленькой голубой коробочке и её фотографии в серебряной рамке, которая когда-то стояла на моем столе в Итоне, и всё это я спрятал в надежном месте. И, конечно, оружие. Мои 9-мм пистолет и SA80A были сданы суровому клерку, который запер их в стальной ящик, который также отправился в трюм. Их отсутствие я ощущал особенно остро, поскольку впервые в жизни, не считая той шаткой утренней прогулки в Париже, я собирался выйти в широкий мир без вооруженных телохранителей.

Полёт был вечным. Семь часов? Девять? Не могу сказать. Казалось, что прошла неделя. Я пытался заснуть, но голова была слишком забита. Большую часть времени я проводил, уставившись. На верхнюю койку. На ноги. Я слушал двигатели, других солдат на борту. Я переигрывал свою жизнь. Я думал о па и Вилли. И Челси.

Газеты сообщили, что мы расстались. (Один заголовок: "УРА ГАРРИ БРОСИЛИ".) Расстояние, разные жизненные цели — это было слишком. Сложно поддерживать отношения в одной стране, но с моим уходом на войну это казалось просто нереальным. Конечно, всё это было неправдой. Мы не расстались. Она трогательно и нежно попрощалась со мной и обещала ждать.

Поэтому она знала, что не стоит обращать внимания на истории в газетах о том, как я отреагировал на разрыв. Сообщалось, что я отправился в паб и выпил несколько дюжин стаканов водки, после чего, пошатываясь, сел в ожидавшую меня машину. Одна газета спросила мать солдата, недавно погибшего в бою, как она относится к моему публичному появлению в нетрезвом виде.

(Она его осуждала.)

Если я погибну в Афганистане, думал я, по крайней мере, мне никогда не придется читать ещё один фальшивый заголовок, ещё одну позорную ложь о себе.

Во время полета я много думал о смерти. Как это будет? Будет ли мне все равно? Я пытался представить себе собственные похороны. Будут ли это государственные похороны? Частные? Я пытался представить себе заголовки газет: Пока, Гарри.

Каким меня запомнит история? По заголовкам? Или тем, кем я был на самом деле?

Будет ли Вилли идти за гробом? А дедушка и папа?

Перед отправкой JLP усадил меня за стол и сказал, что мне нужно обновить завещание.

Завещание? Серьёзно?