Запасный полк

Выйдя на плац, где строились в темноте подразделения, полковник сразу нашел артиллеристов. Он относился к артиллерии с той особой симпатией пехотинца, какая бывает лишь у тех, кто хоть раз испытал спасительное вмешательство пушек и гаубиц.

Командир батареи лейтенант Воронков, успевший побывать на двух фронтах и рвавшийся на третий, заметив приближающегося комбрига, выступил вперед и доложил о готовности батареи.

— Сколько боекомплектов взяли? — спросил Беляев.

— Боеприпасов не брали, товарищ полковник. Вообще не берем боеприпасов, — бойко и даже весело ответил Воронков.

— Это кто же вам приказал снарядов не брать?

— Такого приказания не было. Ну и обратно не было, чтобы брать...

— К чему же вы берете орудия?

— Матчасть, товарищ полковник.

— А матобеспечение? Не надеетесь ли вы на искусство Борского?

Воронков, не понявший намека на виртуозную брань начальника штаба, доверительным тоном сказал, понизив голос:

— Стрелять-то не придется... Тревога учебная.

— Тревога-то учебная, да время боевое, военное. Нужно, стало быть, боеприпасы брать полностью.

— Есть, брать полностью! — Воронков вытянулся. — Только... товарищ полковник, разрешите доложить... Осталось все мое хозяйство под Клетской, а меня сюда... Разрешите отбыть на фронт к своим...

Полковник разглядел молодое смуглое лицо с задорным усом, плутоватые глаза, лихо, набекрень надетую пилотку.

— На фронт, стало быть, хотите? — переспросил Беляев.

— Так что сил нет, верите? Тут я не артиллерист, а коновод, ей-богу.

— Вижу, что коновод. Поэтому и выезжаете без снарядов но тревоге. Фамилия?

— Лейтенант Воронков, товарищ полковник! — И вслед уходящему комбригу добавил сокрушенно: — Ну и влип! Знал же, знал досконально всю эту грамоту, а влип, как дошкольник!

— Разве ж можно прямой наводкой, товарищ лейтенант? — сочувственно смеялись артиллеристы. — Это дело надо бы с закрытых позиций щупать.

А полковник стоял уже возле оркестра, поблескивавшего в полутьме серебром труб.

— Прибыли из города Фрунзе в распоряжение шестнадцатой гвардейской дивизии, — докладывал капельмейстер. — Опоздали на три дня, дивизия уехала на фронт. Нас забрали сюда с пересыльного. Хотим на фронт.

— Э, да здесь, вижу, от артиллериста до трубача все на фронт собрались. А меня с кем оставите? Негоже, негоже так...

Суета и выкрики не утихали. Голоса командиров терялись в общей сумятице.

Беляев не спеша обходил ряды. Роту Аренского он опознал в темноте безошибочно. Разглядел он и куйбышевских мотористов, и артиста узбекской оперы, и самого Аренского с опущенными усиками. Рота стояла недвижная и, как показалось полковнику, готовая выполнить любое приказание. Эти люди поняли его в часы нелегких занятий.

— Здравствуйте, товарищи бойцы!

— Здрась! — раздался дружный ответ.

— Рота, смирно! — запоздало скомандовал Аренский.

— Вольно, вольно, — поспешно сказал командир бригады и махнул рукой. — Как дела, друзья? Не обижаетесь?

Рота молчала.

— Не обижаетесь за то, что не доверил вам фронтового оружия, за то, что помучил на плацу?

— Понимаем, товарищ полковник, — послышался голос, и вся рота нестройно и одобрительно зашумела.

Опять знакомое ощущение слитности с бойцами охватило Беляева. Он почувствовал в этой роте сознание собственной силы и веру в своего командира — качества, отличающие крепко сколоченную воинскую часть.

— Что же это с вами случилось давеча, командир роты?

— Виноват, товарищ полковник.

— Вы ли виноваты, вот в чем вопрос? Начальник штаба здесь довольно-таки легкомысленно комплектовал...

— Никак нет. Я один виноват. Перед народом, перед Отечеством...

— И перед богом еще, видимо, — иронически добавил Беляев.

Вокруг негромко засмеялись.

— В бога не верую! — истово сказал Аренский и поймал себя на непроизвольном желании перекреститься. — Только виноват я... учил плохо. Мне не стыдно говорить об этом... Искуплю вину, поверьте...

— Вы актер? — спросил Беляев.

— Так точно, товарищ полковник. И режиссер.

Беляев подозвал к себе командира роты и спросил вполголоса, почти интимно:

— Не Романа ли Аренского, народного артиста, сын? Невозвращенца.

— Откуда знаете, товарищ полковник? — глухо проговорил Аренский, чувствуя, как почва уходит из-под ног. — Теперь-то вы понимаете, как виноват?! И за себя виноват, и за отца... бежавшего...

Он смотрел вслед полковнику, нисколько, казалось, не тронутому происшедшим разговором, и глаза его моргали и слезились.

Неподалеку деловито хлопотал начальник штаба бригады Чернявский. Его лающий голос раздавался в ночи:

— Знаю, не любите начальника штаба. Ну и не любите, черт с вами. А требовать буду. Тридцать лет требую. Гражданские повадки — долой. Думаете, старик, недосмотрит? Досмотрит! Дай-ка винтовку.

Мешковатый полковник, выхватив винтовку у одного из бойцов, стоявших в строю, вскинул ее легко, словно играючи. Он преобразился. Винтовка в его могучих руках летала, как тростинка, со свистом вспарывая воздух, движения, заученные много лег назад, были четки и полны тяжеловесной грации. «На плечо!», «К ноге!», «Штыком коли, прикладом бей!», «От кавалерии закройсь!» — команды следовали одна за другой.