Запертое эхо

Она плавно повернула голову и улыбнулась так, как обычно улыбаются детям. Фальшивая улыбка. Мне захотелось наорать на нее за это.

– Не улыбайся так.

– Как?

– Не искренне.

– Можно мне тебя обнять?

Вы понимаете теперь, как она обескураживала меня день ото дня? Вот такие спонтанные проявления чувств сбивали меня с толку. Лед, пламя, засуха, наводнение… Всевозможные крайности объединились в одной женщине, обнимающей меня за шею. Таких женщин невозможно любить, потому что ты их ненавидишь. И невозможно ненавидеть, потому что сходишь от них с ума. Вот и попробуй разбери, что ты чувствуешь!

– Ты ведешь себя странно, – я отстранил ее.

– Я предупреждала тебя, что я не из тех, кто чинно поклоняется мужчине. Я не дам тебе того, что ты хочешь.

– А чего я хочу? Тебе известно? – Я отвернулся, меня разрывала злоба.

– Ты хочешь того, что не сможешь от меня получить.

Я усмехнулся. Наверно, даже чересчур заносчиво.

– Ты полагаешь, что весь мир падает к твоим ногам? Полагаешь, каждый мужчина только и мечтает о твоей благосклонности? Спустить на землю. Здесь дела обстоят гораздо прозаичнее.

– Я вовсе так не думаю. – Ее голос звучал твердо. – Просто говорю, что чувствую. Ты же просил быть честной. Я не смогу врать тебе, Питер. Я ценю тебя.

Вот они, слова, которые мечтает услышать мужчина в моем положении. Да еще от такой женщины! Но вот только эти слова отозвались в моей душе болью и больше ничем.

– Про уважение не забудь сказать. – Съязвил я и принялся чистить кисти.

– Я думала, у нас все хорошо, – ее взгляд блуждал по комнате. – Мы так чудесно ладим, я расслабляюсь с тобой.

– Твое поведение напоминает гонку по ухабистой дороге. Сегодня ты весела, завтра ты задумчива и холодна, через день обнимаешь меня, через два – уходишь, не проронив ни слова. Кто ты, черт возьми? – Я бросил кисти, Рене испугалась резкого шума и отскочила в угол, закрыв лицо руками.

Ее вид вызвал волну вины. Я не хотел ее пугать. Затем вспомнилась сцена в «Глории», когда я ударил кулаком по столу, и взгляд Рене, полный ужаса. Она казалась такой бесстрашной, но любое проявление физической силы отожествлялось с агрессией и страхом – это прекрасно живописал весь ее вид. Я подошел ближе, она все сильнее прижималась к стене, зрачки слились с радужкой. Я медленно протянул к ней выпачканные краской руки и прижал ее к себе – не спеша, плавно, чтобы показать, что я ее не обижу. Я чувствовал, как колотится ее сердце, она напугалась. Несколько минут мы стояли в тишине. Затем она высвободилась из моих рук и подняла на меня глаза, исполненные вины.

– Прости меня. Прости, что я такая, какая есть. Я сама себя порой ненавижу. Я сама себя презираю за то, что не могу быть иной. Но этого не исправить. Я мучаю людей. Мучаю потому, что всю любовь из меня выкачали. Всю любовь по крупицам вытрясли из моего сердца, и в нем поселилась пустота. Мужчины, которые любили и желали меня, получали лишь безжизненное тело. Они кричали, злились и проклинали меня за то, что я не могу дать им большего. Как отчаянно они упрекали меня в том, что мне не подвластно… Но я не хочу терять тебя, Питер. Не ради этой картины. Не ради своего эго. Ради себя самой. Ради того, что от меня осталось.

Я снова прижал ее к себе. Мне не хотелось отпускать ее, хотелось закрыть от всего мира это хрупкое тело, эту душу, что мне только предстояло изучить. Я был счастлив, что она призналась в том, что словно гиря, оттягивало ее сердце.

– Я не верю, что в тебе не осталось любви. Ты никогда не пела бы песни так, как поешь, без любви. Никогда бы не говорила о литературе так, как говоришь, без любви. Ты никогда бы не боролась за свою жизнь, если бы не любила ее. Ты есть любовь, Рене. Просто кто-то уверил тебя в обратном.

Она еле заметно кивнула и уткнулась мне в грудь.

– Ты не оставишь меня? – чуть слышно проронила она.

– Если ты не будешь убегать так часто.

Я почувствовал, что она улыбается. Ее улыбка осветила мое сердце. Это я тоже не мог не почувствовать.

– Я очень постараюсь.

Сложно было не догадаться, что я был ей дорог. Иначе она не пришла бы ко мне с извинениями, хотя была не виновата. Иначе она не стала бы говорить то, что чувствует, несмотря на всю боль, что причиняют ей эти слова. Иначе не просила бы быть с ней. Маленькая, ранимая и потерявшаяся девочка – вот кто скрывался за маской безразличной и своенравной сердцеедки. Теперь я был практически в этом убежден.

* * *

В первый весенний день я мчался к мистеру Родерику с новой партией полотен. Окрыленный предвкушением, но еще уязвимый неудачами, я скакал по лужам и придерживал рукой шляпу, чтобы вместе с ней не улетели остатки моего благоразумия. Мне не терпелось показать новые работы – они были своего рода свежим воздухом, наполнявшим мои легкие последние месяцы. Своим новым дыханием я и насыщал картины.

Мистер Родерик как обычно выглядел крайне уставшим и измотанным. Я понимал, что у него куча работы, поэтому не хотел задерживать его дольше необходимого.