Запев. Повесть о Петре Запорожце

— У них сердце мягкое, сирот жалеют. Учительшу к ним взяли. Чтобы, значит, в книгопродавческую школу готовить. Как только шесть часов — шабаш, садятся у нее в кабинетах и умничают, и умничают! А я не сирота, опять же в годах… С меня и спрос. Врать не буду, барыня меня не гнала. Они добрые. Но разговаривать стали по-другому, ровно я с улицы, не знакомая им. А главная их помощница и вовсе стыдно со мной обошлась. Говорит: Кузьма пьет, а эта крадет — божья семейка… Я и ушла, чтобы дядю не стронуть. Он у меня хороший.

— И напрасно ушла, — даже рассердился Петр. — Раз ушла, значит, вину свою признала.

— А как же быть, если жизни не стало? Молодой барин тоже… глядит… Нет, ушла и ушла. Надо было.

— Э-эх! Александра Михайловна — редкостный человек. С ней так легко объясниться…

— Хорошие, они хорошие, — поддакнула Антонина. — Книги для сельских школ подбирают. Чтобы поинтересней. А интересные нельзя. Про електричество там… и другое разное. Зачем крестьянам про его знать, ежели пророк Илья по небу в колеснице катается? Но барыня умные. Когда интересных книг нет, волшебные фонари дают. И картинки к ним. Про Конька про Горбунка. Про Царя про Гороха… У них даже обыски делали.

— Вот как?

— Делали! Я сама видела, — понизила голос Антонина. — Жандармский чин увидал у барыни в кабинетах палку с ножом. Спрашивает: что это? А барыня в ответ: мол, есть такая страна Сиам; когда, мол, мой сын убывал оттудова, то сын короля дал ему эту пнку на память.

— Петр Бернгардович?

— Нет, настоящий сын… Ну и вот, обыскивают жандармы дом, а тут подъезжает карета. Ага. Выходит нарядная дама — от самой государыни Марии Федоровны, просит собрать книги для детского приюта. Барыня спрашивают: кому во дворце можно сдать книги, когда они подберутся? Тут городовой, дворник и понятые шасть в двери! Будто их и не было! Умора… У барыни очень высокие господа с заказами бывают. Ого! У них пенсия, я слыхала, две с половиной тыщи. С такой можно обысков к себе и не пускать…

Антонина семенила рядом с Петром, пытаясь попасть к нему в шаг. Заметив это, он замедлил движение. Они повернули назад, к Невскому проспекту, и скоро окунулись в его стремительный водоворот.

Вот и начало Малой Конюшенной. На углу для обозрения выставлены диковинные часы. Не часы, а дворец со множеством циферблатов. На одних бежит только секундная стрелка, на других — минутная. Следующие показывают часы, дни, недели, месяцы, годы. Даже сквозь гул проспекта слышно тиканье множества механизмов.

Антонина зачарованно замерла. От восторга даже рот открыла.

Про часы на Малой Конюшенной в последних выпусках сообщали почти все петербургские газеты, поэтому Петр, склонившись к Антонине, со знанием дела объяснил:

— Немецкие мастера делали их двенадцать лет — для герцога Брауншвейгского. Герцог подарил их жителям Женевы. Это столица Швейцарии. Там их купил русский генерал Ростовцев. Но в часах что-то испортилось. Зя починку взялись умельцы знаменитого Мозера. Теперь Ростовцев не то подарил их Петербургу, не то решил просто показать искусство Мозера. А скорее всего — похвастать…

— Я сроду такого не видела!

— Вот и любуйся, — посоветовал Петр. — А мне отлучиться надо. Дела.

— Вы придете? — встревожилась Антонина, и эта ее тревога была так по-детски искренна, так трогательна, что Петр с чувством сжал ее руку:

— Непременно! Ты жди… Если хочешь, сосчитай, сколько здесь циферблатов. Потом скажешь.

…Бабушкина у рыбной лавки не было.

Петр прошел мимо, поднялся в булочную, где на видном месте под стеклом были выставлены ремесленные и торговые права хозяина заведения, купил коробку монпансье для Антонины и не спеша двинулся назад. На этот раз Бабушкин оказался на месте. Он делал вид, что рассматривает богатства, разложенные в витрине.

— Цена по товару, а товар по цене, — заметил Петр, останавливаясь рядом. — Вот «Ткачи», Иван Васильевич. Что нового?

— Собираемся завтра на Наличной. Своим кругом. Будем принимать устав кассы рабочей взаимопомощи. Есть мнение сделать кассиром Киську. Как, по-вашему?

Петр коротко обрисовал историю хождения Иванова и его товарищей к народовольцам из окружения Сибилевой, свои неоднократные разговоры с ним.

— Спасибо за предупреждение. Будем думать, — кивнул Бабушкин.

На том и расстались. Петр вернулся к часам.

— Девяносто пять! — радостно объявила ему Антонина.

— Что «девяносто пять»? — не понял он.

— Как что? Циферблатов! Вы же сами велели сосчитать.

— Ах, да! Умница. Вот тебе за это награда. — Петр обрадовался, что может с причиной отдать Антонине монпансье.

— Ой, спасибо! — сказала она и тут же открыла коробку. — Страсть люблю сладкое.