Запев. Повесть о Петре Запорожце

С Антониной не надо выдумывать разговор, он сам рождается. Как ручеек. В нем отражаются громады Невского проспекта, облака над ними, судьба двудомок Никнтиных, сдавших свои наделы через сельскую расправу в Покровском уезде Владимирской губернии, чтобы попытать счастья в Петербурге. Кое-как купили они мусорное заведение возле обойной фабрики — с двумя лошадьми и тремя возами. За вожжи посадили старших детей, сами впряглись в свободный ходок, а младших приспособили выискивать в сопревшем хламе вещи поцелей — те, что можно отмыть, покрасить, пустить в дело. Грязь, вонь, мухи. Но разве детству прикажешь видеть все в истинном свете, когда ему хочется хогь на миг попасть в сказку, сделать тряпку или кусок дерева живым, волшебным, загадочным существом…

Петр слушал Антонину жадно, удивляясь ее непосредственности, доверчивой наивности. Ни одна соринка из сотен мусорных куч, которые ей пришлось перебрать, не прилипла к ней, ни одна обида не ожесточила ее.

В кружок Петровых на Таракаиовке она пришла из любопытства. Думала, будет гулянка, а получились разговоры. Но все равно — ей интересно. Оказывается, можно собираться и так — с уважением и помощью друг к другу, беседовать о несправедливостях общей жизни, пытаться понять, отчего она такая и какой должна быть.

Раньше за Антониной ухаживал Филимон Петров, свататься хотел. Человек он добрый, уживчивый, да с ревностью. Тут он меры не знает. Попрекал Антонину неизвестно кем, а в рождество совсем заскандалил. Отец его осадить хотел, а Филимон ему грубость сделал. И исчез. Говорят, его где-то за Невской заставой видели…

«А Старков Филимоном не нахвалится: он у него в кружке один из лучших, — подумал Петр. — Только зачем мне знать об отношениях Никитиной с Филимоном?»

Но Антонина смотрела на Петра с такой преданностью, что у него сжалось сердце. Еще никто не смотрел на него так.

— А я вас на Щукином рынке видела, После масленицы, — вдруг призналась Антонина. — Кинулась следом, да разве за вами угонишься? Обидно стало. До слез. Ей-богу, обидно.

Впереди показалась деревянная гладь поднятого Исаакиевского моста. Он начинался сразу от Сенатской площади и пересекал Неву в том направлении, куда указывал Медный всадник. Именно здесь гоголевский цирюльник, осмотревшись, бросил в воду злополучный нос коллежского асессора Ковалева, который он обнаружил поутру запеченным в хлебе…

С Невы набегал холодный ветер, остужал лицо, шею, грудь. Не замечая этого, Петр начал декламировать:

Гранит Невы, дворцов роскошный строй,
чванливая толпа широких тротуаров —
какой контраст с суровой нищетой
окраин жалких и сырых подвалов…

Стихи Кржижановского оказались созвучными настроению. Было такое чувство, будто Петр сам написал их.

Чу, звуки дудки полковой
под рокот шумных барабанов…
Параден марш очередной
на все готовых истуканов!..

Петр облокотился о парапет, посмотрел вдаль:

Шпиль Петропавловки златой
на бой нас призывал.И правый —
и святой.

— Складно, — похвалила Антошша. — От души написано. Чье это?

— Товарищ сочинил.

— Хорошие у вас товарищи, Василий Федорович, — искренно позавидовала она. — Я всегда хотела таких товарищей. Чтобы знали много. Чтобы умели много. Чтобы жить не за так…

Вскоре Антонина продрогла. Заметив это, Петр увел ее от Невы. На Вознесенском проспекте они спустились в чайную.

— Как прикажете подать? — подлетел к ним расторопный мальчишка со смазанными волосами. — С миндальным молоком, изюмом, леденцами, клюквенным морсом, смородиновым желе, рябиновой пастилой, лимоном, вишневым соком, киевским вареньем…

— Постой, постой, любезный, — остановил его Петр. — Нам желательно получить чай — покрепче и погорячей. А что касается добавок, то сам прикинь… — и он выгреб на край стола оставшиеся в кармане монеты. — На эти вот сокровища.

— Стало быть, с постным сахаром и мятными пряниками, — не удивившись, решил прислужннк и убежал к следующему столу.

— С миндальным молоком выпьем как-нибудь в другой раз, — виновато улыбнулся Петр. — Правда?

— М-гу, — отвела в сторону заблестевшие глаза Антонина.

— Что с тобой? — обеспокоился Петр.

— Следующего раза… может не быть. Уезжаю я…

— Куда? — растерянно замер он.

— К родным. Они у меня опять в Родионовой. Пишут: мамка утопла… А за малыми присмотр нужен. А я и с бумагопрядильня уже уволилась. Зашла к дяде проститься… А тут вы…

— Чего ж сразу не сказала? — Петр стиснул ее небольшие шершавые руки с подушечками мозолей на круглых ладонях.

— Вы бы сочувствие сделали и ушли. А мне не хотелось… Боже мой, ровно туман в голове… Забылась совсем. Нехорошо это, Василий Федорович, ой нехорошо…

— Петр Кузьмич я, — поправил оп. — Нет, просто — Петрусь.

— Петрусь, — она уткнулась лбом в их сплетенные руки, замерла так, зашептала: — Что же теперь будет, Петрусь?