Запятнанная биография

Мне очень жаль денег и неловко перед Вилмой и Арноутом за предстоящий ночлег мужчины, но ослушаться Дайну боюсь, она жутко злится, когда я ей не подчиняюсь. Мое беспрекословное подчинение — условие нашей дружбы. За это я пользуюсь ее покровительством в клинике, дельными советами и не так безнадежно одинока. Недорогая плата, вполне посильная, я же привыкла всем подчиняться. Правда, Таня никогда не давила на меня ни в чем, но Тани уже нет. А есть могила на глинистом бугре, листочки со стихами и окно с чужими занавесками в Москве. Арно тоже нет. Он погиб за месяц до смерти Тани.

В ту весну врачи рекомендовали ей жить на свежем воздухе. Дача нашлась сразу. Старый поэт, седой чудак с прокуренными редкими зубами, предложил ей свою.

Мы приехали на дачу в такси. Я, Арно и Таня. Пьяненький поэт поджидал нас на веранде. Они поцеловались с Таней, а Арно бросился рыскать по участку, в страшном возбуждении обнюхивая только что оттаявшую влажную землю. Поэт и Таня за дешевым портвейном обсуждали чьи-то стихи, а я, делая вид, что слушаю внимательно, думала об Агафонове. Он опять был занят. Не смог со мной встретиться. Какой-то жар опалял его, что-то гнало к столу, к бумажкам с непонятными знаками, со страшными рожами на полях. К вечеру этот жар снедал его, казалось, до конца. Он вяло пил чай, глядел тускло и, провожая меня к дверям, говорил одно и то же:

— Извини, но я сегодня что-то не в форме.

А я не могла уйти от его дома, бродила по двору, сидела на лавочке в чахлом скверике, дожидаясь, пока погаснет огонь. Наверное, это была слежка — неосознанная, трусливая, но все-таки слежка. Судьба помиловала меня, ни разу Агафонов не вышел из подъезда, ни разу я не увидела сухопарой Альбины, хотя Альбина была. Но об этом я узнала позже, на дне рождения Олега.

С Олегом тоже творилось неладное. Исчез румянец, бассейн и сауна были заброшены. Он больше не появлялся в нашей лаборатории, и не только потому, что взял творческий отпуск и на работу мог не ходить. После того как выяснилось, что я совсем не хожу в институт, а дома вру и отсутствую, он перестал звонить исправно по вечерам, лишь изредка, раза два в неделю. Но встречал возле работы. Предлагал поехать на дачу в субботу, спрашивал, не нужна ли помощь. Он похудел и постарел, исчезла детская пухлость щек, и в лице появилось что-то общее с Агафоновым, пугающее. Это очень походило на безумие: отсутствующий взгляд, ответы невпопад, влажность ладоней, и если б можно было увидеть, что происходит с душой, то мне представлялось, что бегут их души куда-то стремительно, выбиваясь из сил, — растрепанные, оборванные, с воем и причитанием — агафоновская, в немом исступлении — Олега.

Они бежали к дзета-функции, я знала об этом, потому что только о ней они могли говорить, к ней бежали наперегонки, и Агафонову очень хотелось знать, далек ли от цели Олег, но я была плохим разведчиком — неквалифицированным — и еще не пала тогда до конца, не переписывала тайком листочки, лежащие на секретере Олега, не стояла перед Олегом на коленях, когда застал, умоляя, чтоб дал переписать последнее. Это все впереди. А в теплом марте я сидела на веранде финского домика, не слушала речи, что вели двое, и смотрела на бледное, обсосанное недугом лицо Тани. Арно появился с полупридушенной курицей в зубах, положил ее на ступени террасы, придавил сверху лапой. У калитки уже с воплями металась соседка. Курицу оживили, заплатили трешку за ущерб, а Арно пришлось отшлепать, чтоб больше неповадно ему было. Он до сумерек сидел у забора и безостановочно, со всхлипами завывал, коря нас и жалуясь миру на несправедливость. Олег запоздал. Не смог сразу найти улицу — это тоже был симптом безумия.

Олег все повторял, что нашло наваждение: куда бы ни сворачивал — вправо, влево, — возвращался к странной украинской белой хате за забором.

— Это домик Довженко, — сказал поэт. — Вы были совсем рядом от нас.

Поэт тоже поехал на день рождения к Олегу и там очень быстро напился, приставал к Альбине, хватал ее за руки, говорил, что она похожа на пальму, гнущуюся под океанским ветром. Он видел такие пальмы на Канарских островах. Альбина вежливо, но с очевидной брезгливостью отнимала руку, незаметно вытирала ладонь о джинсы. Видимо, старческие, в коричневых пятнах руки поэта были влажны.

Странная собралась компания, и день рождения странный. Не то что в другие годы. Елена Дмитриевна и Валериан Григорьевич отсутствовали, не было пирога с запеченным в нем бобом, не было праздника. Так, вечеринка с хорошей выпивкой и незатейливой едой. Хмурая Нюра с грохотом мыла в кухне посуду; когда я пришла и предложила помощь, прошипела вполне отчетливо:

— Поди ты к черту.