Запятнанная биография

— Водка, — села в кресло, вынула сигарету, затянулась.

— У меня курить не надо, — сказал мягко. Очень мягко. — А вы сядьте.

Я села около столика в углу. На столике какие-то странные предметы из пластмассы, белые рогатки. Я взяла рогатку, развела упругие штырьки.

— Положите протез на место, — попросил и вдруг фыркнул.

Это было неожиданно — вот так, по-мальчишески, фыркнуть. Но тотчас нахмурился, спросил строго:

— Откуда эта водка?

— Она принесла больному. Я отняла, когда уже разливали. Специально дождалась, чтоб не выкрутилась.

— Похвально. И долго ждали?

Она резко поднялась.

— Я пойду. Я свой долг выполнила. Ваш приказ…

— Сядьте, пожалуйста.

— Вы знаете, что приносить в палату водку категорически запрещено? — это мне.

— Знаю.

— Но принесли?

— Да.

— Зачем?

— Ему очень больно.

«О Господи! Мне действительно надо принимать тазепам. Утром, вечером и днем. Я не хочу плакать. Я не хочу перед ними плакать».

— Что за больной? — это ей.

— Ампутация.

— Вчерашняя?

— Да.

— Сильные боли?

— Возможно. Я только заступила на дежурство. Девочка должна быть уволена, раз она знала.

— Сильные боли? — это мне.

— У него глаза белеют, и он не знает, что можно укол…

— Перестань плакать, как тебе не стыдно.

«У меня никогда нет платка. Никогда. А он мне был так часто нужен. И теперь нужен».

Чтоб не заметили, отвернулась, вытерла нос быстро рукавом халата.

«Мне стыдно, но я вам этого не покажу. Я вот буду проспект рассматривать».

Позвольте, откажите — все равно,
И будет мудрым каждое решенье…
И будет мудрым каждое решенье…

«Ой, что это! Какая гадость. Как можно это фотографировать». Красная надпись: «Фаллоэндопротезирование».

— Положи проспект на место, что ты все хватаешь, и почему ты взяла на себя право…

— Потому что ему больно, я видела.

— Ты не груби, пожалуйста. Я старше тебя.

«Как странно она смотрит на него, потом на меня. Как будто видит землетрясение».

— Я пойду?

— Да. Пожалуйста, Ирма Яковлевна. Вы свободны.

Я тоже поднялась.

— А ты подожди, с тобой разговор не окончен.

Что-то во мне вздыбилось: «Не хочу выслушивать нравоучения, не хочу, не могу, не стану».

— Я ведь нарушила ваш приказ, и меня полагается уволить, исполняйте свой долг.

Зариня даже головой дернула от возмущения моей наглостью, как лошадь — снизу вверх. А он ничего, вроде улыбнулся даже, против света не разберешь.

— Сядь. И без истерик. Я свой долг знаю, а вот ты — нарушаешь. Ты ведь не знаешь, к каким последствиям может привести твоя филантропия.

— Можете меня уволить.

— Я не о тебе беспокоюсь, а о больном. У него может начаться кровотечение, коллапс. Ты знаешь, что такое коллапс?

Зариня медлит уходить. Ей трудно уйти от него, очень трудно. Я знаю, как это бывает, сама вот так стояла ненужной свидетельницей. Но характер не моему чета, взяла со стола сигареты, мимо меня — чуть не задев плечом, к двери. Задержалась, сказала настырно:

— Вы зайдете в отделение посмотреть больную?

— Ту, что с пеллагрой?

— Да.

— Обязательно. Мне вчера не понравился снимок, видимо, трансплантат некачественный.

— Видимо.

Ворошил на столе бумаги, отыскивая что-то. Обо мне как будто забыл, но вдруг спросил неожиданное:

— Что с тобой происходит?

— Ничего.

— Не расслышал, говори громче.

Я хрипло повторила:

— Ничего не происходит.

— Откуда ты здесь взялась?

— Из Москвы.

— Ты же говорила, что живешь в деревне.

Помнит, значит. Что ж с черникой придуривался, а он словно угадал:

— Ты извини меня за утренний инцидент, я не очень в себе был, летальный исход…

— Разве вы не привыкли?

— К этому привыкнуть нельзя. А где черника?

— Не знаю.

— Ну и дурочка. Она сейчас на рынке по тридцать копеек за стакан. Тебе деньги нужны?

«Странный вопрос. Ну если нужны, так что? Повысишь мне зарплату?»

— Я не случайно спрашиваю. Мне нужно в доме прибраться. Там пылью все заросло.

«Поздравляю! Есть шанс стать поденщицей».

— Но так, чтобы ни одну книгу, ни один листочек с места не сдвинуть. Во всяком беспорядке есть свой порядок. Сможешь?

— А когда?

Посмотрел долго, видно, соображал, когда удобнее, но сказал опять неожиданное:

— Странная ты. То взъерошенная, то прибитая какая-то. Тебе нужно спросить, сколько заплачу.

— Сколько?

— Пятнадцать, нормально?

— Пятнадцать! Очень даже нормально.

— Там работы много, — охладил мою радость.

— Пускай.

Опять посмотрел долго. Хитрый. Ему удобно меня разглядывать, а у самого лицо в тени, загородил своими огромными плечами все окно.

— Сделаем так. Я дам тебе ключ, скажу адрес. Тряпки там, ведра всякие в ванной, разберешься сама. Кончишь работать, поешь. В холодильнике найдешь, что нужно. Ключ оставишь снаружи под ковриком. Поняла?

— Поняла.

— Это в Юрмале. Знаешь Юрмалу?

— Знаю.

— Станция Меллужи, — взял из коробки квадратик бумаги, написал адрес, — это дача.

Отодвинул ящик стола, протянул ключ с брелоком:

— Держи.

Подошла, взяла.

— Я после работы сразу.

Окликнул от двери:

— А деньги?

— Может, вам не понравится. Может, я листок сдвину какой-нибудь.

— Избави тебя Бог. Чтоб ни на миллиметр.