Запятнанная биография

— Трояновский? Вы тот самый Трояновский?

— Какой? — переспросил испуганно и одернул кургузый пиджачок.

— Тот самый, тот самый, — подтвердил Агафонов, — садитесь завтракать, мадам.

Альбина даже не взглянула.

— Это вы открыли пространственную структуру ДНК?

— Ха-ха-ха! — Яков вдруг три раза хлопнул в ладоши. — Давайте вашу зачетку, Виктор Юрьевич поставит вам двойку по истории биологии. Пространственную структуру ДНК открыли Уотсон и Крик. Это знает каждый первокурсник.

— Первокурсник, может быть, и знает, — Альбина, опередив его, подняла опрокинутую табуретку, — а вот аспиранты знают, что открыли вы.

Ласково отстранив Якова, она подошла к плите, вынула из духовки сковородку и по-хозяйски ловко принялась нарезать жирные колбаски, разбивать яйца.

— Омлет или яичница? — спросила, не оборачиваясь.

— Омлет, — торопливо откликнулся Яков и, многозначительно кивнув в ее сторону головой, поднял большой палец.

— Почему по ложному? — спросил Агафонов. — Мы… ты шел по правильному пути. Просто слишком поздно догадался насчет кетоформы гуанина. Но это уж, как говорится, в силу не зависящих от нас обстоятельств.

— Ты помнишь! — радостно встрепенулся Яков. — Ах! Это ведь целая история, очень забавная и очень романтичная, — покосился на Альбину. — Это ведь не я догадался, это был подарок. Прощальный, любовный подарок. — Снова, как в тамбурин, ударил в ладоши.

Альбина, улыбаясь, обернулась.

— Ради Бога, не рассказывайте. Сейчас сядем, и все по порядку.

— А что «по порядку»? — грубым голосом спросил Агафонов.

Он видел необычное возбуждение Якова присутствием Альбины и ее торжество. Особенно раздражал Яков: вот уж действительно провинциал, не видел выпуклых ягодиц, обтянутых джинсами так, что треугольник трусиков проступает. Яков все подмигивал, дергал шеей, поглядывал как-то воровато.

— А тебе когда к начальству?

— Неважно! Когда приду, тогда и примет. — Быстрый глаз на Альбину, видала, мол, лихость мою.

Странный получился завтрак. Альбина и Трояновский просто слились в экстазе интереса друг к другу и любви к биологии. Агафонов посторонним сидел, привалившись спиной к стене, и слушал их нескончаемую болтовню. Бедняга Трояновский даже забыл про вставную челюсть, впился в толстый кусок сала, челюсть завязла, пришлось уйти в ванную, там отдирать.

Агафонов спросил:

— Точишь коготки или надеешься выудить что-нибудь полезное для диссертации?

В ответ неслыханная дерзость:

— Не нервничай, в прошлом твоем копаться не собираюсь.

— Вообще-то, — медленно сказал Агафонов, — после этого заявления я должен тебя выгнать.

— Не волнуйся, уйду сама. И теперь уж навсегда. Ты думаешь, не вижу, что с тобой происходит? Мне вся эта наша история обрыдла не меньше, чем тебе.

Яков топтался в коридоре, он слышал все, и теперь войти было невозможно, да и с челюстью вышло неловко.

— Витя, — позвал тихо и жалобно, — мне действительно пора.

Альбина поднялась раньше Агафонова, и он с трезвым прощальным вниманием оглядел ее: конечно, потеря будет ощутимой, привык, и стати хороши, и поговорить о деле можно, и даже — немаловажное обстоятельство — сама за рулем. Отвозить-привозить не надо. Но зарвалась, намеки какие-то поганые, забыла, кто ей сделал диссертацию.

Встал, обнял за плечи, повел к двери, сказал ласково:

— Формальности твоего перехода к другому руководителю мы обсудим в пятницу.

Этого она не ожидала, и Яков смотрел с отчаянием, мольбой.

— Слушайте, дети, не ссорьтесь, — попытался пошутить.

— Мы не ссоримся, — Агафонов нежно привлек к себе Альбину, — правда, золотце? Мы ведь не ссоримся?

Какое прекрасное, сладостное чувство испытывал он сейчас, глядя в ее потрясенные глаза. Не знала, не ожидала, что так круто возьмет. А он давно мечтал об этом: наука стонет от непристроенных и хорошеньких женщин. Сколько их, липовых кандидатов, собирательниц объедков, брошенных талантливыми людьми в мусорную корзину под столом, помоечниц жалких!

Альбина смотрела не отрываясь кошачьими серыми глазами, и родинка над верхней губой стала вдруг совсем черной.

Яков лепетал бессмысленное:

— Я уйду, и вы помиритесь, я только… документы нужные, — держал на весу портфель, шелестел бумажками.

Альбина смотрела. Она чувствовала, чуяла еще что-то.

«Но что? что? что?» — спрашивали, пытаясь угадать, гипнотизировали ее глаза.

Правильно чуяла. Давно уже чуяла, оттого и сорвалась.

Не простил ей «бега на короткую дистанцию». Не из-за себя: ему наплевать. Откуда ей знать, на какие дистанции он бегал с другими. Из-за Аньки несчастной. Как рыдала она по-детски, разводя кулаками слезы. Может, только в тот вечер и любил ее по-настоящему, потому что из-за него рыдала, глупая. И вот это: что не ревность, не крушение глупых иллюзий, не обиду бабскую оплакивала, а его публичное осмеяние — это сжимало сердце жалостью, благодарностью.

Носил на руках по комнате, как любила, чтоб непонятно было, пока не откроет глаза, в каком углу стоят, утешал весело:

— Но ты ведь так не думаешь? Не думаешь? Или тоже считаешь, что путаю любовь с бегом на короткую дистанцию?

Анька снова начинала всхлипывать:

— За что они тебя так ненавидят? Что ты им сделал?