Записки 1743-1810

Императрица прибегла даже к хитрости, чтобы убедить меня, высказав предположение, что я потому не соглашаюсь на ее предложение, что больше ее не люблю.

Все, имевшие счастье быть близкими к императрице, знают, что она умела быть очаровательной, красноречивой и тонкой, когда хотела привлечь к себе или убедить кого-нибудь. Ей незачем было пускать в ход свое искусство для меня, так как в своей бескорыстной и неизменной любви к ней я готова была слушаться ее во всем, что не шло вразрез с моими принципами. Но на этот раз ее постигла неудача.

— Сделайте меня начальницей ваших прачек, — сказала я, — и вы увидите, с каким рвением я вам буду служить.

— Теперь вы смеетесь надо мной, предлагая занять такое недостойное вас место.

— Ваше величество думаете, что меня знаете, но вы меня не знаете; я нахожу, что какую бы должность вы мне ни дали, она станет почетной с той минуты, как я ее займу; и как только я стану во главе ваших прачек, это место превратится в одну из высших придворных должностей, и мне все будут завидовать. Я не умею стирать и мыть белье, но если бы я тут сделала ошибки вследствие своего незнания, они бы не повлекли за собой серьезных последствий, между тем как директор Академии наук может совершить только крупные ошибки и тем навлечь нарекания на государя, избравшего его.

Ее величество возразила мне, что, вспомнив тех, кто занимал эту должность, я должна буду сознаться, что по своим способностям они стоят много ниже меня. На это я ответила:

— Тем хуже для тех, кто навлекает на себя презрение, принимая совершенно непосильные обязанности.

— Хорошо, — ответила она, — пока довольно об этом; на вас и так все смотрят; что же касается до вашего отказа, я должна вам сказать, что он убеждает меня еще больше в том, что я не могу сделать лучшего выбора.

От этого разговора я была как в лихорадке, и мое лицо, вероятно, отражало мое волнение, так как я прочла удовольствие на лицах придворных, дам, когда вернулась в их ряды; они думали, что между мной и императрицей произошла неприятная сцена, и старая графиня Матюшкина, которая вообще не любила стесняться, спросила меня, что означал этот длинный и таинственный разговор с ее величеством.

— Вы видите, что я совершенно расстроена, графиня, — ответила я, — но меня взволновала доброта императрицы и ее слишком лестное и совершенно незаслуженное мнение обо мне.

Я с нетерпением ожидала конца бала, чтобы в тот же вечер написать императрице и с большей убедительностью мотивировать свой отказ. Вернувшись к себе, я тотчас же написала письмо, которое, несомненно, рассердило бы другого государя; я позволила себе сказать, что иногда частная жизнь монарха ускользает от истории, но его вредный или плохой выбор лиц никогда не избегнет ее суда; сам Господь Бог, создавая меня женщиной, этим самым избавил меня от должности директора Академии наук; считая себя круглой невеждой, я никогда не мечтала попасть в ученую корпорацию, даже в общество Аркадии[184] в Риме, куда я могла быть зачислена за несколько дукатов. Я кончила письмо почти в двенадцать часов ночи, так что было поздно посылать его императрице, но, сгорая от нетерпения покончить с этим делом и добиться, чтобы императрица бросила свою затею, которую я считала просто нелепой, я поехала к князю Потемкину, никогда прежде не переступая порога его дома. Я велела доложить о себе и просила меня принять по очень важному делу, даже если он в постели. Действительно, князь Потемкин уже лежал; я рассказала все, происшедшее между мной и императрицей, на что он мне ответил, что императрица уже сообщила ему об этом и что она прониклась мыслью поручить мне управление Академией наук.

— Но я не хочу и не могу на это согласиться, — ответила я. — Я написала ей письмо; прочтите его, князь, и прикажите передать его императрице, как только она проснется.

Князь Потемкин, прочитав письмо, разорвал его начетверо. Меня подобная бесцеремонность привела в негодование.

— Как вы смеете, князь, рвать мое письмо к императрице? — воскликнула я.

— Прежде чем сердиться, выслушайте меня, — ответил он. — Никто не сомневается в вашей любви к императрице; почему же вы хотите ее рассердить и огорчить? Я вам сказал, что она целых два дня только и мечтает об этом. Впрочем, если вы не дадите себя убедить, вам придется только принять на себя маленький труд заново написать это письмо; вот вам и перо. Я говорю с вами как преданный вам человек; кроме того, должен сказать, что императрица смотрит на это назначение как на средство приблизить вас к себе и удержать в Петербурге; ей надоели дураки, окружающие ее.

Мой гнев на князя прошел, так как я вообще была отходчива; я ответила ему, что напишу более умеренное письмо и велю своему лакею передать его через камердинера императрице; но попросила его помочь мне изгнать из головы императрицы ее несообразную затею. Прощаясь с князем, я выразила надежду, что он и впредь не откажет мне в своих услугах.