Записки. 1917–1955

За время с нашего отъезда из Петрограда и до марта 1919 г. письма получались от мамы довольно аккуратно, сперва по почте, а затем почти исключительно через Датский Красный Крест, закрывшийся в Петрограде в марте 1919 г. После этого у меня было уже от мамы только несколько писем за полтора года, а последнее было написано всего за неделю до ее смерти. В первых письмах она продолжала все еще жить заботами о брате Юше, повторяла просьбы о высылке ему денег и продовольственных посылок – ему или его товарищам по плену. Затем, когда Юша приехал в Данию и произошел большевистский переворот, жизнь моих постепенно переменилась. Сперва в письмах слышится надежда на скорое падение большевиков, затем они начинают ждать освобождения извне – от немцев или союзников, потом эти надежды ослабевают, остаются только мечты о свидании с нами, но мечты довольно неуверенные.

В первые месяцы мама не жалуется на недостаток денег. Хотя банки и были закрыты, но еще кое-что давали дом'a, удавалось кое-что продать. Мама уже давно закупала провизию про запас, теперь она много закупала сушеных яиц и картофеля и имела возможность не только кормить своих, но и подкармливать родных и хороших знакомых. Продала мама за это время нашу обстановку, получила, что могла из банков, но наши драгоценности пропали.

Брат Адам, будучи уволен в отставку еще в октябре, в ноябре уехал с семьей в Сухуми, куда его пригласил один из его подчиненных Шангилай, которого он вырвал у солдат во время Корниловского движения. Таким образом, все мы, трое сыновей, оказались с семьями вне Петрограда, и мама стала теперь заботиться о снабжении всех нас деньгами. Теперь я даже не представляю себе, как она могла добывать столь значительные суммы для нас. К сожалению, из посланного Аде почти ничто не дошло. Не ограничивалась, однако, мама помощью нам, но помогала и другим родным.

Жизнь дома в это время была маме и сестре Оле нелегкой. Папа быстро дряхлел. Уже при мне память его очень ослабела, освоиться с революционными порядками он не мог, и при большевиках маме было очень тяжело из-за полного непонимания им создавшегося положения. Вместе с тем, характер папы стал детским, – то он очень легко раздражался, то наоборот, легко плакал. Уже в декабре 1918 г., здоровье его стало совсем плохим, начались многочисленные, хотя и слабые ударчики, память совсем ослабела, стал он забывать временно слова, но затем вновь опять отходил. Почти до самого конца жизни он ходил, но постоянно засыпал. Скончался он утром 6-го февраля 1919 г., не дожив 6 дней до 74 лет. Последнюю неделю он уже не вставал, последний день был без сознания и умер без страданий. Уже давно папа говорил о переходе в православие (из лютеранства), и за год с небольшим до смерти выполнил это намерение. Религиозное настроение не оставляло его и потом, о смерти он говорил часто, но, по мнению мамы, не сознавал ее приближения. Похоронили папу на 6-ой только день, ибо мама опасалась летаргии (она про это часто говорила и раньше), в Александро-Невской Лавре, где мама купила место и для себя, но которым ей, однако, не пришлось воспользоваться из-за закрытия этого кладбища.

Ко времени смерти папы сестры Китти не было дома. Понемногу она стала становиться все беспокойней, у нее стала развиваться мания преследования, начала она становиться буйной, и к осени 1918 г. пришлось поместить ее в клинику бывшую Бехтерева, где она пробыла около года, понемногу успокаиваясь. Брали за нее здесь немного, но приходилось ее подкармливать, ибо пища была недостаточна. Потом уже Оле пришлось поместить ее в лечебницу на Удельной, откуда ее позднее перевели в больницу Св. Николая Чудотворца. Дома она стала рвать и портить все, уничтожать фотографии и забивать водопровод. В самое опасное время, когда расстреливали ни за что, Китти угрожала, например, заявить, что ее братья в белых армиях. Не раз покушалась она на самоубийство, преследовали ее разные бесы.

Кася (другая сестра, Ксения) продолжала жить в своей квартире в Казачьем переулке, сперва иногда ездила к себе на дачу около ст. Боровенка, пока ей там все не уничтожили. Жившую с ней старушку Е. Барн летом 1918 г. раздавил трамвай на углу Невского и Литейного. Кася продолжала жить одна, зарабатывая кое-что уроками музыки, пока в мае 1919 г. не была арестована вместе со многими другими и отправлена в Москву (Оля избавилась тогда от ареста благодаря испанке, в которой она лежала, когда за нею пришли). В Москве Касю поместили в Андрониевском монастыре, откуда она ходила на огородную работу. Через 8 месяцев, во время которых она перенесла тяжелый сыпной тиф, ее перевели на работу хирургической сестрой в какой-то госпиталь, возможно, что тюремный, откуда ее по праздникам отпускали в город. Только уже весной 1921 г. ее освободили окончательно, и она приехала в Петроград к Оле в ночь на Пасху.