Записки

Мать, отправляясь из Штеттина в Брауншвейг, или на обратном пути, проезжала обыкновенно через Цербст или Берлин и там останавливалась, особенно когда отец находился в одном из этих мест. Помню, что я на восьмом году жизни впервые была с матерью у покойной королевы, матери Фридриха Великого; король, ее муж, был еще жив. Ее четверо детей, принц Генрих, одиннадцати лет, принц Фердинанд, семи, принцесса Ульрика, впоследствии королева Шведская, и принцесса Амалия, обе по годам уже невесты, были с нею; король отсутствовал. При этой встрече между играми завязалась моя дружба с принцем Генрихом Прусским; во всяком случае, я затрудняюсь указать более раннюю дату; часто мы признавали, что первая наша встреча в детстве была началом этой дружбы.

Мать предпочла бы жить в Берлине, чем в каком-либо ином месте. Отец не разделял ее мнения, к тому же дела требовали его то домой в Цербст, то в Штеттин, где он был комендантом, а потом губернатором. В доме отца был некто по имени Больхаген, сначала товарищ губернатора при отце, впоследствии ставший его советником и наконец сделавшийся близким другом. Отец почти ничего не делал, не посоветовавшись по крайней мере с этим лицом. Мать ценила его не столь высоко, и так как это был человек очень бережливый, то не всегда соглашалась с ним и находила, что этот старый слуга оказывал ей слишком много сопротивления; иногда в порывах запальчивости она обвиняла его в том, что он ее не любит.

Не знаю, как это было на самом деле; я была слишком молода, чтобы судить об этом; домашние говорили, что с одной стороны были капризы, а с другой – усердие заходило иногда слишком далеко. Что я несомненно знаю, так именно то, что этот Больхаген, который был очень стар и немощен, жил в нижнем этаже и оттуда каждый вечер в пять часов поднимался на третий этаж, где мы жили. Он проводил в моей комнате и в комнате моих братьев по крайней мере полтора часа, рассказывая, что он видел в своих странствиях, и пересыпая всё назиданиями. Он хорошо говорил и был умен. Он горячо принимал к сердцу наше воспитание, и в том, что я когда-либо слышала от него, находила всё только благородное. Оттого и говорили, что он любил детей моего отца как своих.

Этот Больхаген и пробудил во мне первое движение честолюбия, какое я в себе почувствовала. Он читал в 1736 году газету в моей комнате; в ней сообщалось о свадьбе принцессы Августы Саксен-Готской, моей троюродной сестры, с принцем Уэльским, сыном короля Георга II Английского. Больхаген обратился к Кард ель: «Ну, правду сказать, эта принцесса была воспитана гораздо хуже, чем наша, да она совсем и некрасива. Однако вот суждено ей стать королевой Англии; кто знает, что станется с нашей». По этому поводу он стал проповедовать мне благоразумие и все христианские и нравственные добродетели, дабы сделать меня достойной носить корону, если она когда-нибудь выпадет мне на долю. Мысль об этой короне начала тогда бродить у меня в голове.

Не знаю наверное, была ли я действительно некрасива в детстве; но я хорошо знаю, что мне много твердили об этом и говорили, что поэтому мне следует позаботиться о приобретении ума и достоинств, так что я была убеждена до четырнадцати или пятнадцати лет, будто я совсем дурнушка, и я действительно гораздо больше старалась о приобретении достоинств, нежели думала о своей наружности. Правда, я видела чрезвычайно дурной портрет, написанный с меня в десятилетнем возрасте; если он в самом деле был похож, то меня не обманывали.

Мать часто ездила из Цербста в Кведлинбург. Аббатисой этого аббатства была ее тетка, а старшая сестра матери была настоятельницей. Обе эти принцессы Голштинские, которым суждено было жить в безбрачии и занимать один и тот же дом, постоянно ссорились или не виделись в течение нескольких лет. Мать часто старалась мирить их, и иногда это ей удавалось.

Принцесса-настоятельница Гедвига София Августа очень любила собак, особенно мопсов. В детстве я была поражена, когда увидела у нее однажды и нашла в ее комнате, имевшей самое большее четыре квадратных сажени, шестнадцать мопсов; многие из этих собак имели щенят, и все они оставались в этой комнате, где обыкновенно находилась и сама тетка. Они там спали, ели и пачкали; особая девушка была приставлена их чистить и целый день из-за этого суетилась. В этой же самой комнате, кроме того, было изрядное количество попугаев. Можно себе представить, какое благоуханье там царило. Когда принцесса выезжала, в ее карете находились по крайней мере один попугай и полдюжины собак; последние сопровождали ее даже в церковь. Я никогда не видела, чтобы так любили животных, как она их любила. Она была совершенно поглощена ими в течение дня и двигалась только для них, а потому и располнела, и это безобразило ее тем более, что она была мала ростом. Принцесса эта не была бы лишена достоинств, если б пожелала об этом немного позаботиться. Она писала по-немецки и по-французски самым красивым почерком, какой я когда-либо видела у женщины.