Записки адвоката. Организация советского суда в 20-30 годы

Как-то, будучи в Екатеринодаре, я примерно в это время столкнулся в краевом суде с таким делом: у одного казака сельсовет отобрал хату и виноградник размером в десятину. Суд ему в иске отказал. Я слышал, как он давал объяснения в краевом суде в кассационной инстанции:

– Я, – сказал он, – служил у генерала сторожем. Раз вечером я стал закрывать ставни, а ему показалось, что лезут воры. Он выстрелил и попал мне в руку. Руку пришлось отрезать.

Судьи слушали с наслаждением про то, как генерал искалечил своего рабочего.

– Тогда генерал сказал: «Раз ты через меня лишился руки, возьми этот виноградник с хатой», и дал мне «нутуральную» бумагу. Вот она.

Судей передернуло, и в иске казаку отказали.

– А бумага? – спросил казак.

– Она не действительна.

И судья вернул нотариальный акт истцу. «Спасибо, что бумагу не отобрали», – промолвил казак.

Далее был открыт сельскохозяйственный кредит, организованы выставки по сельскому хозяйству, где хозяевам выдавали дипломы с золотой каемкой и советским гербом. Зашумели ярмарки, сократился террор ГПУ. Появилась устойчивая валюта: червонец. До него были «совзнаки», и ежедневно на базаре стала выставляться доска и на ней мелом писался курс «совзнака» по отношению к червонцу. Если память не обманывает, он дошел до 250 миллионов «совзнаками» за один червонный рубль. Затем в один прекрасный день «совзнак» лопнул и был объявлен недействительным, и у крестьян остались подушки и матрасы, набитые уже ничего не стоящими деньгами.

Червонец и его курс держался тем, что он разменивался на товары. В кооперативных магазинах все товары были расценены на червонную валюту, и цена не повышалась ежедневно, как это было при «совзнаках». Однако ввиду постепенного исчезновения товаров курс червонца неизменно падал и превратился в конце концов, еще до начала советско-германской войны, все в тот же «совзнак». Корова опять стала стоить до 30 тысяч рублей, кусок мыла на базаре – пять рублей и т. д.

На червонце было напечатано, что он будет размениваться на золотую валюту и что о начале размена будет издан специальный декрет. Это был один из очередных обманов советской власти: никакого декрета издано так и не было.

Появляется «рыковка», водка, названная народом в честь председателя СНК Рыкова, начинается раздача национализированной земли, и вместо продразверстки издается закон о едином сельскохозяйственном налоге. У крестьян теперь не отнимают зерно насильно; они привозят его на ссыпку сами. Государство планирует, сколько ему нужно на этот год хлеба для удовлетворения «крупожоров» Красной армии, городов, промышленности и экспорта. Этим ведает Госпланкомиссия в Москве в составе пяти тысяч человек. Она получает данные с мест о предполагаемом урожае. На местах в партийном восторге данные всегда преувеличивают. Комиссия по этим данным сводит «хлебофуражный баланс», т. е. смотрит, у кого и сколько можно хапнуть, и разверстывает затем «контрольные цифры» по краям и областям. Намеченный план грабежа крестьян утверждается Совнаркомом и с этого момента становится законом. Краевые и областные исполкомы разверстывают контрольные цифры по районным исполкомам, а те уже доводят план до «низовки», т. е. до сельских Советов, которые разверстывают уже по дворам, доходят таким образом до крестьянских закромов и выдают окладные листы: сколько кто должен вывезти и в какие сроки. Кто не вывезет, того судят по ст. 61 УК РСФСР, как судили Василия Ивановича в станице Тульской.

В связи с общим экономическим подъемом, раздачей земли в единоличное пользование и сельскохозяйственным кредитом началась тяга к земле. Сапожники, плотники, разные мастера, кустари, батраки и другой «иногородний» элемент, местный и приезжий из городов, потянулись к благодатной кубанской земле. В судебно-земельных комиссиях начался ряд дел с требованием земли от местного земельного общества. Обычно дела эти люди выигрывали. В степи наскоро вырастали хутора, обсаженные быстро растущей вербой. Таких хозяев называли «новые казаки». Но вот спустя четыре-пять лет люди эти проклинали эту национализированную землю и не знали, как ее сбросить с себя, когда их загнали вместе с этой землей на принудительные работы в колхозы, поломали их хаты на хуторах, разрезали сады при размежевании. Многие заплатили за эту бесплатную землю своею жизнью или ссылкой в Сибирь. И разницы между старыми и новыми казаками тут не было.

В общем НЭП походил на историю, как на войне драгун, присев на корточки, одной рукой сыпал зерно, а другой держал наготове шашку, и когда курица подходила клюнуть зерно, рубил ей голову.

Я слышал, как нарком внутренней торговли Микоян говорил на одном митинге с сильным армянским акцентом: «Вы знаете, это мы будем кормить барана, а потом, знаете, будем ножом сало резить, резить сало».

Но никто не думал, что так быстро настанет страшный конец.