Записки адвоката. Организация советского суда в 20-30 годы

Этот процесс в станице Полтавской весьма исключителен и показателен по своему содержанию: он освещает нам высокий моральный уровень красноармейцев, прошедших политическое воспитание в рядах «рабоче-крестьянской Красной армии». Кроме того, самый факт вселения демобилизованных красноармейцев на чужие хозяйства показывает, что есть люди – не единицы, не десятки, а тысячи, – которым ничего не стоит воспользоваться чужим трудовым имуществом. По крайней мере, в станицу Полтавскую они приезжали эшелонами с песнями и гармониями. Да разве эта станица одна? А что произошло в Эстонии и Латвии в 1945 году, после окончания войны?

В детских домах, в школах, в Красной армии, в профсоюзах, в газетах, кино, театрах, по радио, на митингах и собраниях всех видов и по всем поводам воспитание «масс» основывается исключительно на идеях классовой борьбы, классовой ненависти как к своим, так и к заграничным классовым врагам. За 36 лет она переросла просто в ненависть человека к человеку: эгоизм, зависть, злоба, подхалимство перед сильными и какой-то садизм в отношении слабого – вот картина морального разложения, на котором вырастает новая мораль.

Однако возвращаюсь к статьям Гражданского кодекса. Я уже упоминал, что ст. 5 давала право свободного передвижения, селения в любом месте республики, выбора промысла и занятий. Она быстро отмерла. В 1932–33 годах, с введением паспортной системы и прописки по месту жительства, всякое передвижение для колхозников было окончательно запрещено, так как им паспортов не выдавали. Это было окончательное прикрепление к национализированной земле. Правда, за 100 рублей (а иногда и за литр водки) было возможно в милиции получить подложный паспорт, написанный по всем правилам особыми чернилами и с настоящей печатью, но надо было знать, где дать и как. Были и случаи убийства с целью кражи подходящего по возрасту паспорта. Мне известен случай такого преступления на станции Курганная Ворошиловской железной дороги, когда один из пассажиров был убит ночью в станционной уборной.

Отказ в прописке паспорта в больших городах – Москве, Ленинграде, Харькове, Одессе, Баку и пр. – также лишил многих свободы передвижения. Все были загнаны по социальным стойлам: крестьяне в колхоз, ремесленники в артели, адвокаты в коллективы, рабочие прикреплены к предприятиям и производству. Правда, вопреки всем этим распоряжениям, тысячи людей мотались по поездам с детьми и стариками, ища лучшей доли, проедая в пути последние гроши и продавая с себя барахло. Они оседали там, где истратили последнюю копейку на поиски. Какой-нибудь кондитер, распродав свое имущество, с женой и новорожденным ребенком едет из Омска в Сочи на берег Черного моря, так как он слышал, что там курортное снабжение и много сахара. Оказывается же, что Сочи полно кондитерами, и он вынужден поступить в леспромхоз на тяжелую, непосильную для него работу лесоруба.

Или старичок-бухгалтер из города Спас-Клепики Рязанской губернии едет на последние гроши в Святой Крест Ставропольской губернии, так как он получил письмо в прошлом году, что там в колхозах бухгалтерам кроме жалования выдают вино, соленую рыбу и баранье сало. Он прощается с голодной семьей, а на месте оказывается, что в этом году неурожай, а потому ни вина, ни соленой рыбы, ни сала не выдают. Он идет пешком за 50–60 километров в совхоз копать картошку, что едва ли даст ему возможность вернуться домой.

Смельчаки ехали ночью товарняками или на «бочкарях», рискуя быть убитыми или ограбленными урками. Вдруг телеграмма-молния по всем станционным ОГПУ: всех едущих товарными поездами снимать и без судебного разбора немедленно отправлять в концлагеря сроком на три года. И что же случалось? Один знакомый бухгалтер, получив сверхударное задание по составлению баланса, вскочил на такой поезд и вместо Ростова-на-Дону прислал через три месяца письмо из Владивостока, из концлагерей, так как его захватила в пути телеграмма-молния.

А вот целые три семьи крестьян-колхозников Воронежской губернии, когда-то плодороднейшей в России. С дедами, бабками, младенцами, все грязные, в рванье, с крестьянским скарбом. Они говорят, что у них в колхозе три года подряд неурожай. Коров они давно проели, окна в хатах забили досками и вот теперь едут искать работы, так как их председатель разрешил им ехать на отхожие заработки. Не верьте им: это беглые крестьяне, а документы им сделал какой-нибудь добрый человек. Я видел их на другой день в городе: они стояли и просили милостыню, пока их не «замели».

И такие картины можно было наблюдать до самой войны.

При столь ограниченном праве частной собственности, при отсутствии свободы для промысловой и производственной деятельности, при отсутствии свободного товарообмена, при таком стеснении права передвижения и свободного селения Гражданский кодекс превратился в ничто.