Записки агента Разведупра

— Дрянь, давайте лучше спирта выпьем по стаканчику. У меня есть. Немецкий — дрянцо тоже, но крепче.

— Наливайте, — согласился я, собирая мысли и готовясь к отпору «ударов» со стороны лейтенанта.

«Игра началась, — подумал я, — мой псевдоним известен. Арльсон врет или готовит мне западню? Надо быть настороже».

Он вынул из кармана брюк плоскую бутылку и налил мне четверть пивного стакана, себе же — полный.

— Уже разбавленный? — спросил я.

— Да, наполовину. Вы любите по капельке, а я сразу, — ответил он, улыбаясь, и чокнулся со мной.

Выпили, закусили розовым куском «лакса».

— Что же этот капитан Рудницкий, прибыл из России или проживал тут? — спросил я, предлагая лейтенанту сигару.

— Влопавшиеся ребята не знают никаких подробностей о нем. Фамилию назвали, да и то потому, что у одного нашлась зашифрованная переписка, адресованная капитану. Во всей стране ни одного Рудницкого. Понятно, это псевдоним. Год тому назад в Выборге жил такой капитан, но он уехал в Россию с партией эмигрантов. Начальник обещал нам 5000 мар. наградных за установление личности, но где там… Агенты красного шпионажа меняют шкуру по обстоятельствам дела, и установить их настоящий облик может разве их полпредчик Черных или главарь банды шпионов Петров, — ответил лейтенант, откусив кончик сигары.

— А вы все-таки их чистите здорово, — сказал я, — чуть ли не каждый месяц кто-нибудь из этой банды разоблачается.

— А дальше? Выслали какого-нибудь Бобрищева или Бергмана, через три-четыре дня новый на месте. Недели три тому назад мы получили сведения, что один из важных резидентов шпионажа имел совещание с агентами шведской компартии. Деньги им передал, инструкции и наказы. В ту же ночь мы произвели обыск и, понятно, ни дьявола не нашли. Оказалось, что агенты проживали в «Катр», в одном коридоре с номером генерала Маннергейма. А мы искали где-то в Тээле. Есть у нас и сейчас сведения, что в Гельсингфорсе имеется главный резидент ГПУ. Один из арестованных по делу распространения листовок сообщил о нем кое-какие данные, но их так мало, что на след не напасть, — произнес лейтенант и, наклонясь ко мне, тихо добавил: — Тоже капитан… Смирнов, ваш однофамилец.

— Что вы говорите? — с невозмутимым видом спросил я, чувствуя, как сердце сократилось, будто от воткнутой иглы.

— Фамилия еще не служит доказательством, — продолжал лейтенант, — но, между нами говоря, я одно время подозревал вас.

— Спасибо, лейтенант, — рассмеявшись произнес я, — разве я похож на чекиста?

— Вы простите, но наш долг службы. Все, что поступало к нам, говорило против вас, но тот Смирнов, как оказалось после наблюдения, не владеет ни финским, ни шведским языком. А вы-то настоящий «Soumalainen», — ответил лейтенант с добродушной улыбкой.

— Ах так, — рассмеялся я, — а если я тут, будучи агентом ГПУ, выучил финский и шведский языки?

— О нет! Еще в 1916 году, проживая на Каллиогатан, номер пять, вы знали оба языка. Это нам сообщила ваша старая квартирная хозяйка. Справка из Тавастгустской гимназии подтвердила правдивость заявления многих лиц, знавших вас до революции, — сказал Арльсон, окончательно укрепляя во мне чрезмерность моих опасений.

После ужина я пригласил его кутить за город.

Отдельный кабинет. Коньяк и шампанское… Счет — четыре тысячи марок и «размякшее» тело лейтенанта я доставил к себе…

Бастион, превращенный в тюрьму… За решетчатыми окнами плещется море.

Приговор вынесен — два года принудительных работ. Были смягчающие обстоятельства.

Я изолирован от коммунистов, соучастников процесса.

«Молодец лейтенант, — часто думал я, сидя у окна и глядя на водную ширь, раскинувшуюся перед взором. — Два года ты «играл» приятеля и добивался цели, но мы расстались без обиды и неприязни. Я «разоблачился» раньше, чем тебе понадобилось сказать мне, что двойник Смирнова — «настоящий» suomalainen. Теперь, когда моя маска снята и наша игра кончена, мне хотелось бы сказать тебе, честный противник, что работа подрывная, вредительская и губительная продолжается. Война между азиатской красной звездой и белым крестом христиан не прекращается. Вместо меня твоих соотечественников — воинов, рабочих и молодежь — «покупает», совращает и морально разлагает какой-нибудь новый резидент из легиона легальных и нелегальных слуг Сатаны» — так хотелось бы сказать тому славному лейтенанту, теперь, когда моя «миссия» закончена.

Но я выброшен из общества, — мне надо два года подвергать себя «исправлению».

А там? Не знаю…

За предательство «трудящихся масс» меня заочно приговорили к высшей мере наказания. Но заложникам, моей матери и одному брату, удалось избежать моей участи.

Младшего брата Харьковский отдел Чека расстрелял за принадлежность к организации «экономических вредителей». Мать и брат бежали в Румынию и оттуда в Бразилию.

Однажды в тюрьме, на прогулке, один из преданных мной коммунистов крикнул мне:

— Мы тебя, провокатора, и тут «тихим» сделаем!

Но этих угроз я не боялся, меня «оберегала» тюремная стража, устроив мне прогулки соло. А поместили меня в большую, «комфортабельно» обставленную камеру для двоих.