Записки археографа

Историкам, современникам крушения империи, утверждения другого строя, объявившего себя социалистическим, слома устоев российской деревни, которые, казалось, были вечными основаниями России, появления новой индустрии – требовалось заново, прежде всего, для самих себя, понять природу происходивших перемен. Будучи воспитанными в российских университетах с их традиционным уважением к вопросам методологии, пережившими всеобщее увлечение позитивизмом, работами Ч. Бокля, Ф. де Куланжа, М. Вебера, – они должны были осмыслить природу этих изменений.

Особое внимание вызывали две проблемы. Во-первых, это проблема материалистического понимания исторического развития. Напряжённый интерес к экономическим факторам бытия, к истории хозяйства стал своего рода непременной составляющей большинства исследований историков, занимавшихся различными проблемами прошлого и принадлежавших к различным школам. Академик С. Ф. Платонов говорил в 1930 г.: «Мои научные взгляды сложились в эпоху «эволюционной теории», причем изучение социально-экономических вопросов я считал для историков очередными задачами и внимательно относился к доктрине экономического материализма. Экономическая интерпретация исторического процесса в древней Руси проведена мною в моей основной работе «Очерки по истории Смутного времени» – той работе, которая создала мне громкое имя. Та же точка зрения руководила мною и в дальнейших работах – статьях по истории крестьян в Московской Руси, в которых я, смею думать, ранее других определил точное время и способ прикрепления крестьян и начало крепостного права»[1061].

Его московский коллега Д. М. Петрушевский, тогдашний директор РАНИОН, тщательно исследовал социально-экономическое и политическое развитие средневековой Англии, уделив особое внимание эволюции аграрных отношений, судеб средневекового города, переменам политических институтов[1062]. В 1928 году им были опубликованы «Очерки из экономической истории средневековой Европы»[1063].

Второй важнейшей проблемой, привлекавшей внимание исследователей, была роль государства, политической власти в процессе исторической эволюции. Историки 20-х – 30-х гг. стали свидетелями крушения монархии и утверждения качественно иного политического и социального строя – появления Советского государства. При этом формы хозяйства за первые десять лет, казалось, изменились незначительно. Изменились только отношения собственности.

Стремление понять причины гибели империи и утверждения нового строя способствовало попыткам осмысления прошлого в категориях марксизма. Нельзя не признать, что при любом отношении к власти историкам следовало учитывать, что революция в России происходила под лозунгами партии, называвшей себя марксистской. Преобразования в стране осуществлялись опять-таки как стремление построить новую, социалистическую формацию.

Марксизм содержал в себе несколько положений, которые, каждое в отдельности, не противоречили ряду постулатов прежней историографии. Отмечу их. Прежде всего, марксизм утверждал идею линейного прогрессивного развития. Идея вполне традиционная. Марксизм доказывал обусловленность социально-политического развития – развитием экономическим. Эта мысль, ставшая одной из важнейших для марксизма, вполне традиционна для позитивистской историографии. Учение о классовой борьбе – как движущей силе исторического развития – тоже не было новостью марксизма и перекочевало туда из французской историографии. У марксизма оставалось едва ли не единственное изобретение для исторической науки – представление о формациях, хотя и последнее положение вполне могло быть осмыслено и в категориях и позитивизма, и неокантианства.

Вместе с тем, сочетание перечисленных выше факторов вносило то, что можно назвать системностью в изучении общества, а политические успехи большевиков вполне могли претендовать на роль своеобразного и (на тот момент) успешного эксперимента.

Об этом искреннем интересе к марксизму писал Е. А. Косминский: «Часто задают вопрос, как могло случиться, что Д. М. Петрушевский, совсем не марксист по своим историко-методологическим взглядам, неоднократно заявлявший о своей философской близости к неокантианцам, к Риккерту, к Максу Веберу, воспитал целую школу историков-марксистов?»