Записки белого кирасира

Страсть к охоте была, очевидно, врожденной в нашей семье. Мой отец и дядя Леонид были страстными охотниками. У меня она развивалась с момента, когда мне подарили монтекристо, стрелявшее дробинками. Мне было 10 лет, и на даче я немилосердно стрелял в воробьев, сидевших стайками у отдельно стоящей кухни у оврага. Сознаюсь, что у меня не было угрызений совести в сознании, что я убиваю. Точно так же мы с моим двоюродным братом Аликом медленно ездили в шлюпке по пруду вдоль берега и высматривали сидевших на берегу лягушек. И у нас не было сожаления, когда лягушка в предсмертном прыжке подскакивала и падала мертвой в воду. Но раз мальчишкой я осознал ужас того, что я убиваю. На даче как-то я крался по тропинкам, изображая траппера. На небольшой прогалине высоко надо мною на ветке сидела сорока, вертелась и потряхивала хвостом, не подозревая об опасности. Я тщательно целился И выстрелил. Сорока с жалобным криком упала, ударилась о землю, приподнялась и опять повалилась на бок. Из ее шеи текла кровь. Меня объял ужас, жалость, желание помочь, исправить свой грех и сознание безнадежности положения. Трясясь от волнения, я зарядил ружьецо и добил несчастную сороку, но память об этом случае и до сих пор вызывает боль в сердце. Так 70 лет тому назад я в первый раз осознал, что значит лишать жизни живое существо. Однако должен признаться, что в последующие годы при охотничьей страсти я больше не переживал таких угрызений, а война и революция создали чувство ненависти к врагу, и в отдельных случаях его смерть давала мне даже удовлетворение.

Что же касается охоты, то мой отец и я оказались просто в привилегированном положении. Как я уже сказал, мой отец служил в Удельном округе в Самаре. Округ состоял, насколько помню, из 23 больших имений общей площадью чуть ли не в 100 000 десятин. Они были расположены в лесистых частях Самарской, Симбирской и Уфимской губерний, и служащие Удельного Ведомства пользовались неограниченным правом охоты. Начальник округа приглашал на волчьи облавы, на лося, на глухариный ток губернатора, предводителя дворянства и других видных людей губернии. Но на эти охоты отец меня не брал, зато я был полон его рассказами. Все это кончилось в 1917 году, и мой охотничий опыт оказался ограниченным, я думаю, только пятью годами. На настоящую охоту я попал в первый раз, когда мне было 14 лет.

Свой рассказ я начну с того, что мне под самый конец помещичьей эры пришлось пережить великое волнение — участие в охоте с борзыми. Еще при моем деде у нас в имении была псарня за телятником, около осиновой рощи. При мне осталась только одна свора, состоящая из двух кобелей Аскольда и Карая и муругой суки Вьюги. К тому времени в средних и восточных уездах Орловской губернии ни о какой настоящей охоте с борзыми не могло быть и речи. В лучшем случае наездкой по полям можно было поднять из небольшого лога несчастного зайчишку. Возможно, что в западных уездах — Брянском, Карачаевском, Трубчевском, Севском — еще сохранились большие лесные пространства и там можно было найти красного зверя. Из больших охот в этой полосе сохранилась лишь охота Великого Князя Николая Николаевича в имении Першино. И я помню, с какой гордостью мой товарищ по лицею Алеша Сталь фон Гольштейн рассказывал, как он в Першине затравил зайца. Бедный Алексей! Он был первым умершим из нашего курса. У него слишком поздно определили аппендицит, и он скончался через несколько месяцев после своего охотничьего подвига.