Записки беспогонника

Мы вошли во двор, увидели двухэтажный дом, сараи, хлев, птичник, другие надворные постройки. Стены были кирпичные, высокие крыши — красные, черепичные. Все отличалось добротностью, построенной на века. На снегу мы заметили следы крови, две черно-белые коровьи шкуры и вороха птичьего пуху и перьев. Было тихо. Сквозь распахнутые двери мы вошли в дом, прошли через три или четыре комнаты, поднялись на второй этаж. Нигде никого не было. А дом имел такой вид, точно какой-то великан схватил его, поднял на воздух, перевернул, потряс изо всех сил и опять поставил на место. Столы, стулья, кровати валялись перекувыркнутые, шкафы стояли раскрытые, весь пол был усеян разным тряпьем, осколками фаянсовой и стеклянной посуды, осколками зеркал, разными бумагами, фотографиями и всем тем, что бывает теперь в любой благоустроенной московской квартире.

Мне нужен был ножик, все равно: перочинный или столовый. Я очень тяготился, что мне всегда приходилось просить ножик у других. Я искал, ворошил тряпье и осколки. Вилок был много, ложек и ножей я не находил.

Ваня Кузьмин спросил меня:

— Сергей Михайлович, не царь ли тут ихний жил или министр?

— Тоже сказал! Такой же крестьянин, как и ты, — ответил я.

— Так чего же он от таких богатств пошел на нас войной! — воскликнул пожилой боец.

Никто никогда толком не мог ответить на этот вопрос, который много раз задавали на войне и после войны, задавали мне, задавали нашим политработникам, да и в книгах подчас поднимался все тот же лишенный ответа вопрос…

Когда мы вернулись, охота на корову уже была закончена, тушу с торжеством разделывали на куски. Все предвкушали — какой у нас будет великолепный ужин и завтрашний обед. Американская тушенка и «рузвельтовы» сушеные яйца всем осточертели до последней степени.

Тронулись дальше. Проезжали через деревни, мимо отдельных хуторов. И везде дома были кирпичные или каменные, в один и в два этажа, непременно с черепичными крышами, а сзади домов стояли сараи, хлева, курятники. Все было неизменно солидно, и везде по заснеженным дворам виднелись лужи крови и вороха птичьего пуху и перьев. Время от времени на домах попадались приклеенные на больших листах объявления с краткой надписью: «Rote Todt geht» — «Идет красная смерть».

А внутри домов все было вывернуто, перетрушено, разбито, разорвано, опрокинуто.

Мне попался отрывок немецкой газеты. Крупными буквами было напечатано, что давно ожидаемое наступление красных войск началось, на четырех фронтах прорвана оборона, враг несет неисчислимые потери…

Военные историки пишут, что по настоянию наших западных союзников мы начали наступление на две недели раньше, чем собирались; возникла острая необходимость ослабить демарш фельдмаршала Рундштедта в Арденнах. Тогда нам о более ранних сроках наступления не говорили. Готовились мы давно и тщательно и, на мой взгляд, к 13 января могли успешно обрушиться на Восточную Пруссию.

Остановились ночевать в одной деревне, как и все предыдущие, безлюдной. На другом ее конце остановилась какая-то воинская часть. Пылаев послал меня зачем-то к их командиру.

И тут я впервые увидел маленькую старушку. Ее окружили солдаты, она хлопала себя по груди и все повторяла:

— Полька, полька — мазурка! Гитлер капут! Немцы тьфу! — и красноречиво плевалась.

Я объяснил солдатам, что мазуры — это одно из польских племен, живших здесь до завоевания Пруссии псами-рыцарями.

Солдаты оставили старушку в покое.

Командир той части предупредил меня, что по окрестным лесам бродят местные жители и поэтому надо выставить на ночь усиленные караулы. (Это была излишняя предосторожность — ни о каких нападениях немцев я не слышал.)

Вместе со старшиной Минаковым и парторгом Ястребом я распределял бойцов по перетрушенным домам, везде искал ножик, бойцы искали что-либо съестного, но, кроме картошки, ничего не находили.

Я обратил внимание, что в полу всех кухонь были вмонтированы колонки для забора воды, но так как электрического тока не было, мы ходили за водой на ближайший ручей. А в нашей стране я нигде не видел таких скважин в домах.

На задворках рос молодой яблоневый сад, каждое крошечное деревце было старательно укутано соломой. Пожилой боец Кузьменко ходил вдоль рядов деревьев и со злобным кряканьем подрубал их все топором.

Я чуть не бросился к нему, чтобы остановить его руку, потом вспомнил, ведь он совсем недавно узнал, что немцы спалили его хату, а два его сына убиты на войне. И я отошел.

Утром, когда мы собирались дальше, я зашел в один дом и обнаружил там сидящую на корточках девушку из моего взвода, она раздувала возле деревянной перегородки костер.

— Маруся, что ты делаешь? — закричал я.

— Сергей Михайлович, у меня немцы хату спалили и брата убили, — отвечала она.

И я опять молча отошел.

Весь следующий день мы двигались вперед, по дороге я ставил указатели, все мосты оказывались целыми, и работы нам никакой не было. Кроме нас двигалось много воинских частей, все больше принадлежащих ко второму эшелону, то есть хозяйственных.