Утром папу навестил дядя Петя Сердюков, у которого этот день был выходным, и принес сказочный подарок — луковицу, несколько картофелин и кусок конины. На Дороге жизни фашистским снарядом убило лошадь, и водители, бывшие свидетелем этого, и дядя Петя в их числе, разделили между собой ее тушу. Мама конину смолола и сделала тефтели. Перед праздничным обедом папа с нашей поддержкой перешел за стол и решил побриться. Мы ему в этом помогали. После обеда, который состоялся примерно в два часа дня, все решили отдохнуть. Через какое-то время я услышала папин голос и подошла к нему.
— Прости, святой отец, что я зашел в твою обитель.
Такие слова услышать от папы я никак не ожидала. Папа был партийным, а над верующими тетей Аней и бабушкой частенько подтрунивал. Поэтому те его слова запомнились мне на всю жизнь. Я позвала к его постели остальных. Папа бредил, но не бессмысленно — он говорил о том, как будет проходить война. Сказал, что она закончится через три года и мы победим. Сказал, что наш город не будет мертвым. Что он выстоит и не сдастся врагу. Но все это он говорил не нам, а кому-то другому, неведомому. Говорил он медленно и негромко. Потом папа надолго замолчал, и через какое-то время мы обнаружили, что он не дышит. Случилось это на закате дня.
К нам поднялась тетя Женя Пышкина и обмыла папу. Потом его перенесли в пустую нетопленую комнату Коки и тети Ани и положили на стол. Папа лежал розовый, а не желтый, как другие покойники, мочки ушей оставались розовыми, и на губах была улыбка. Поэтому я долго не верила в его смерть и бегала к нему с зеркальцем. В моей памяти всплыл случай из детства, когда в Троицком соборе заснувший летаргическим сном «покойник» во время отпевания неожиданно очнулся и сел в гробу. Но у папы, увы, был не летаргический сон, и приложенное к губам зеркальце, вопреки моим надеждам, так ни разу и не запотело.
Подготовка к похоронам заняла больше недели: пока мы добрались до «Баварии» и сообщили о случившемся, пока там сделали гроб и смогли выделить машину. Директор из своих личных запасов выдал пять бутылок пива на поминки. Все это время папа лежал в комнате Коки, и я каждый день ходила к нему с зеркальцем. На Богословское кладбище поехали на грузовике — мама в кабине, мы с тетей Мусей в кузове, а с нами дядя Вова Крестьянов и дядя Ваня Хорев. Мама выбрала Богословское кладбище, поскольку там был похоронен ее младший брат Николай. Могилу папы устроили возле большой лиственницы, которая сохранилась и по сей день.
Папины похороны были отмечены еще одним запоминающимся событием. Мы с тетей Мусей решили перед обратной дорогой зайти в туалет. Там наше внимание привлек лежащий в углу на тумбе узелок. Из любопытства мы решили посмотреть, что там, и ужаснулись. В узелке оказалась отрубленная почти по локоть женская рука с золотым кольцом на пальце. Бросив страшную находку, мы с тетей Мусей в панике бросились поскорее наружу. Наш рассказ вызвал охи и ахи, но и только, поскольку к этому времени каждый повидал столько разных смертей и разнообразных покойников, что острота восприятия подобных событий притупилась. Кроме того, на сильные переживания, вероятно, просто не хватало физических сил и энергии.
В блокадном Ленинграде зимой 1941–1942 годов канализация не работала, и приходилось нечистоты выливать во дворе. С приходом весны из-за этого возникла угроза эпидемии. Повсюду в городе происходила очистка дворов, в которой, естественно, вместе с друзьями принимала участие и я. Для меня и моей подруги эта работа едва не закончилась трагически. Лед и грязный снег со двора загрузили в самосвал, а мы с Леркой, вооруженные лопатами, залезли в кузов, чтобы осуществить разгрузку. Когда подъехали к Обводному каналу, водитель, видно, забыл про нас и поднял кузов для разгрузки. Как мы с Леркой сумели удержаться и не скатиться с большой высоты вместе с дерьмом в холодные воды Обводного канала, рискуя при этом удариться головой или захлебнуться и утонуть, — до сих пор не знаю! Мы подняли крик, и водитель тотчас же опустил кузов, и все, к счастью для нас, обошлось. В последующие разы мы соскакивали на землю, после чего водитель поднимал кузов, а остатки уже счищали лопатами.