Записки бостонского таксиста

Я сидел в аэропорту Франкфурта. Было раннее утро. Вылет самолёта по неизвестной причине сильно задерживался. Прежде чем попасть в Москву, я летел в Киев на юбилей окончания политехнического института. Дата была серьёзная, и она настраивала на сентиментальный и грустный лад: «Иных уж нет, а те далече». За стеклянной стенкой вырисовывалось мрачное небо, низко нависшее над лётным полем, и сплошная стена воды. Скучающая немецкая девушка в униформе служащих аэропорта посмотрела на меня и села рядом. — «Дождь, — сказала она, — уже третий день проливной дождь». Видно было, что ей одиноко и грустно. Может быть, она рассчитывала, что я предложу ей полететь вместе в Киев. Она, конечно, знала, что сейчас во всём мире идёт дождь, но она также знала, что в Киеве это будет уже другой дождь.

И вдруг, словно вынырнув из пелены дождя, появилась шумная ватага мальчиков и молоденьких девушек. Эти ребята восемь месяцев провели в США и теперь возвращались домой на Украину. Всем им по семнадцать лет и для них история Советской империи такая же, как для меня история Римской империи. Уже в самолёте, прислушиваясь к их спорам, в которые они вовлекали меня в качестве третейского судьи, я видел, что это образованная и мыслящая молодёжь, и часть из них в будущем обязательно станет лидерами Украины. — «Смотрите, — с восторгом показывали они фотографии на экране камеры, — это мы только что сфотографировались с Кличко. Он летит в нашем самолёте». Их кумиром был знаменитый боксёр-тяжеловес — украинский боксёр. И слушая их восторженно-радостные крики, когда самолёт приближался к посадочной полосе: «А трава здесь некошеная! Не так, как в Америке, — и ответные возгласы: — А так даже лучше!» — я понял, что эта земля дорога их сердцу и что для Украины пути назад — в объятия России, уже нет.

Земля сделала ещё один оборот вокруг своей оси, пришёл новый день — и начались мои прогулки по Киеву. Вот мой старый дом. Словно огромное доисторическое животное, он лежит на перекрёстке двух улиц. С торца дикий виноград заплёл стену и добрался до балкона на третьем этаже, на который когда-то я выходил с опаской, потому что уже тогда он несколько согнулся под напором лет. Мои опасения были напрасными — он по-прежнему, немного горбатенький, крепко держится за стенку здания. По соседству — финское посольство, рядом — молчаливая толпа. За порядком следят два милиционера: голубые тенниски с жёлтой эмблемой, синие штаны, красные лампасы, на боку — белая кобура. Им скучно и жарко — стоит невиданная для середины мая жара — 35 градусов Цельсия в тени. Но огромные очереди у всех посольств, словно жителей Киева обуяла муза дальних странствий.

А вот в этом здании был ОВИР нашего района. Здесь начался мой тяжкий путь длиной в 500 дней до пограничной станции Чоп. Если бы я каждодневно вёл дневник и описывал, что вытворяли со мной советские чиновники долгие 500 дней, когда я и моя семья ходатайствовали о выезде навсегда из СССР, то это был бы потрясающий документ. Но дневник я не вёл — тогда мне было не до этого.

Большая мемориальная доска: «Натан Рахлин — выдающийся дирижёр, Народный артист Украины и Татарстана». Доску прикрепили к стене дома, где он прожил долгие годы. Рахлин стал Народным артистом Татарстана не по своей воле. В своё время его выставили из Киева после многолетней и беспорочной службы, и четыре года выдающийся дирижёр перебивался случайными гастролями, пока его не приютили в Татарстане. Но сейчас евреи вроде бы в почёте у официальных властей.

В Бабьем Яру, где немцы расстреляли евреев Киева, овраги заровняли и разбили великолепный парк. Там и сям на траве группы отдыхающих — пьют, закусывают. Жизнь продолжается. Мужичок из Полтавы говорит мне сокрушённо: «Ходим по костям и никто об этом не думает». У подножья памятника расстрелянным — разбитые бутылки из-под пива; на памятнике надпись: «Катя плюс Дима равняется…», и нарисовано сердце, пронзённое стрелой. Жизнь продолжается.

Киев становится всё краше — везде новые здания своеобразной архитектуры. А штукатурка на стене Софиевского собора осыпается и Андреевская церковь, созданная великим Растрелли, стоит как сирота в бедных одеждах. На это денег нет. И везде памятники — идеологам национализма, запорожским ватажкам, легендарным основателям Киева. Их ставят на каждом углу, чтобы привлечь туристов. Но туристов мало.

Жизнь в Киеве сильно политизирована. — «Раньше я читала хорошую литературу, — сказала мне интеллигентная дама — теперь вахтёрша в редакции одного журнала. — А нынче у меня на столе четыре газеты, и я изучаю где что произошло. Прежде нас это не интересовало». В книжном магазине, где когда-то дрались в очереди за сочинениями Оноре де Бальзака, теперь другие книги с заманчивыми названиями: «Психология стрельбы» или «Как достать миллион». А у памятника Тарасу Шевченко усатые дядьки истово поют украинские песни, один из них на длинном древке держит хоругвь. В толпе преобладают лица среднего возраста. Молодёжь расположилась в отдалении за столиками кафе. Её больше интересует пиво, чем национальные идеи.