Записки Черного охотника

Здесь же звезды и луна были как в первый день творения, когда только-только засияли на небе…[3] Снег на уходящей вдаль просеке сверкал и переливался, словно россыпь мелких бриллиантов. Недвижно и задумчиво стояли сосны, лишь чуть шевеля кронами, и отбрасывая загадочно-трепещущие тени. Заснеженные ели за нашей спиной застыли, как колонны храма. Хотелось помолиться.

Я с тоской поняла, что зря в юности не стала художником… И — что живу не там, где стоит жить. И не так…

И тут вдруг…

Нет, бигфут не появился. А если и был где-то неподалеку — то стоял неподвижно и безмолвно, как и мы, потрясенный открывающейся картиной…

Бигфут не появился, но удивились мы ничуть не меньше, — Панасенко запел. Мелодичным баритоном, совсем не похожим на его обычный хриплый и трубный голос. Русских (или украинских) слов я, естественно, понять не могла, а про мелодию могу сказать одно: она завораживала.

— Переведите, — тихонько попросила я Глэдстона.

Он так же тихо заговорил:

— Лунное сияние окрашивает снег в серебряный цвет… По дороге быстро бегут трое… Доносятся звуки небольшого колокола. Его звон будит у певца воспоминания о ранней весне и о прогулках с любимым другом…

Ну вот, всегда оно так… Услышишь берущую за душу песню на незнакомом языке, кто-нибудь переведет слова, — и они оказываются такой же ахинеей, что и текст любого нашего шлягера… Я махнула рукой: не надо, достаточно перевода! Глэдстон смолк.

Но, какой бы там ни был текст, мелодия завораживала. На втором куплете Кеннеди не выдержал — и стал тихонько подпевать. У него был довольно приятный тенор. Слов он, естественно, не знал — и на ходу переложил на новый мотив «Мою маленькую Долли». Размер не совпадал, пришлось вставлять отсебятину…

После завершившего второй куплет «дин-дин-дон, дин-дин-дон» не выдержала и я. Негромко затянула на тот же мотив старую шотландскую колыбельную, что когда-то пела мне мать… Русские, английские и гэльские слова сплетались воедино и поднимались вверх, к звездам… И я была уверена: там, на звездах, — их слышат.

Потом песня закончилась. Но, казалось, последнее «дин-дин-дон» все еще звучит в морозном воздухе долгим-долгим камертонным звуком… Панасенко повернулся к нам — и я увидела на его глазах слезы. Он сгреб Кеннеди в охапку и расцеловал его — по русскому обычаю, в обе щеки. Потом проделал ту же процедуру со мной. Пахло от него спиртом, чесноком и салом…

* * *

До двух часов ночи мы просидели в засаде, — не на улице, но в домике, отведенном нам для жилья. Погасив свет, напряженно всматривались в роскошную калифорнийскую ночь. Звуки веселья в клубе не смолкали. Кеннеди тихонько мурлыкал под нос понравившуюся песню Панасенко.

Время шло. Объект охоты не появлялся. Кончилось тем, что мы решили дежурить посменно. Кеннеди прилег, не раздеваясь, а я осталась одна любоваться лунным пейзажем. Такое было в нем спокойствие, такое умиротворение, что…

…Проснулась я от резких звуков. Очумело оторвала голову от подоконника. «Что такое?» — встрепенулся Кеннеди. Вскочил, приник к стеклу. Никого не было видно. Но судя по громовым рыкам, где-то неподалеку резвились почти в полном составе обитатели отделения для крупных хищников Нью-Джерсийского зоопарка.

Кеннеди, с пистолетом в руке, направился к дверям.

— Не смей! Положи пушку! — остановила его я, торопливо включая диктофон.

Пистолет Кеннеди положил, но выходить наружу раздумал. Да и мне не очень-то хотелось…

Какофония — как впоследствии выяснилось — продолжалась семь минут и двенадцать секунд после включения диктофона на запись. Бигфут за эти минуты так в поле нашего зрения и не появился… Потом все смолкло. Выждав немного, мы осторожно выглянули на улицу. Вроде никого. Хотя… В пятне света, падающего из окна клуба, шевелилось что-то весьма крупное… Мы направили туда свет двух мощнейших галогеновых фонарей. Все дикие животные боятся яркого света. На всякий случай — если этот зверь окажется нетипичным — далеко от распахнутой двери нашего домика мы не отходили. Хоть какое-то убежище…

— Черт! — выругался Кеннеди. Он первым разглядел, что ворочающееся у дверей клуба нечто было всего лишь человеком — старательно и безуспешно пытающимся встать на ноги. Мы устремились туда, посвечивая фонарями во все стороны…

— Стой! Смотри! — резко остановилась я на бегу и остановила Кеннеди.

Путь наш пересекала цепочка следов, очень отдаленно напоминавших громадные отпечатки босых человеческих ног. Расстояние между отпечатками было не менее десяти футов!

Лучи фонарей метнулись вдаль — по направлению следа. И мы увидели! Нечто громадное, темное неслось к лесу совершенно невообразимым аллюром! Секунду или две мы смотрели этому вслед. Потом контур бигфута исчез между соснами.

Вот это да…