Записки члена Государственной думы. Воспоминания. 1905-1928

И когда наконец государь, убежденный настойчивостью этой, выражает свое согласие, Родзянко лаконически отвечает: поздно. Почему поздно? Почему председатель Государственной думы был уверен, что министерство, неизвестно кем назначенное, само расхватавшее и поделившее между собой портфели, будет пользоваться в народе большим авторитетом, нежели министерство из среды законодательных палат, утвержденное государем.

Ведь кричали же из толпы министру Милюкову:

– А ты кто такой? Тебя кто назначил?

И Милюков должен был рекомендоваться толпе[273].

Ведь иронизировал же по адресу Родзянко его коллега по Думе депутат Чхеидзе:

– А вы спросите этого господинчика, что он скажет вам насчет землицы?

Вместо того чтобы воспользоваться согласием государя на утверждение ответственного министерства и просить о назначении такого военного министра, который не испугался бы, что гарнизонные солдаты стреляют, а подавил бы эту стрельбу ураганом батарейного огня, растерянный Родзянко отвечает: поздно.

Эта стрельба солдат Петербургского гарнизона была началом гражданской войны. Какой же военный, какой боевой генерал, призванный на войну, сказал бы: поздно, если противник уже стреляет!

Говорят, что генерал Гинденбург[274], человек серьезный, хохотал до коликов, когда узнал, что верховное командование Русской армией принял на себя присяжный поверенный Керенский. Я не знаю, как отнесся Гинденбург к назначению военным министром Гучкова, но, полагаю, если он и не хохотал, то весьма ехидно улыбался.

Какие обвинения сыпались на военного министра Сухомлинова, вплоть до измены Отечеству. Но генерал Сухомлинов при всех его недостатках был военный, и никто не хохотал до колик при его назначении.

Но разве возможно серьезно и без улыбки говорить о военных министрах Гучкове и Керенском? Это какая-то комедия государственного управления.

Вспомним, как осторожно отнесся граф Витте к вопросу об ответственных министрах из среды общественных деятелей: Гучкову он предлагал Министерство торговли, Стаховичу – земледелия. И когда князю Трубецкому был предложен портфель министра народного просвещения, то он имел совесть ответить: «Нет, в министры я не гожусь!»

Но то было время сравнительно спокойное, а о великой войне[275] не было еще и мысли. И тем не менее граф Витте отказался от услуг общественных деятелей, когда они потребовали себе Министерство внутренних дел, ибо он знал, какому риску он подвергал бы Россию.

Граф Витте сам прошел тяжелую школу государственного управления, начал с начальника дистанции на линии и хорошо сознавал, что начальник дистанции не может шагнуть в министры без знаний и без опыта. Временное правительство было именно таким неопытным и незнающим.

– Много я пережил плохих министров, всякие бывали, – говорил мне старожил, управляющий Государственным банком в России, в провинции. – Но такого плохого, как Шингарев, никогда еще не было.

Это вполне естественно, ибо земский врач Шингарев не мог быть министром финансов или земледелия. Он мог бойко говорить с трибуны Думы, но болтать и управлять – большая разница.

Среди кадетов, расхватавших министерские портфели как долгожданную добычу, нашелся лишь один благоразумный человек с хорошим если не служебным, то семейным стажем – Набоков, который в своих воспоминаниях прямо указывал, что министры эти были не на месте.

Я знал только одного депутата, который действительно мог быть министром финансов: это покойный профессор Алексеенко, он соединил в себе эрудицию, практику и ум. Может быть, Н. Н. Кутлер, бывший царский министр, но никак не Шингарев.

Или, например, обер-прокурор Святейшего синода Владимир Львов[276]; это – после Победоносцева[277], Самарина[278] и даже Саблера[279]. Владимир Львов – человек совершенно неуравновешенный, предатель генерала Корнилова у Керенского[280] и обер-прокурор Красного синода[281] у Ленина: лишь бы держаться за власть.

А Некрасов? А князь Львов[282]? Можно ли себе представить что-либо более слабое, чем князь Львов, этот оппортунист, мирившийся с совместной работой с Советом солдатских депутатов[283], и фаталист, убежденный, что государством правит фатум, а не правительство, и потому спокойно взирающий на крушение Русского государства.

Это был изумительный подбор министров: по сметам госбюджета, по которым выступали отдельные депутаты. Гучков – военный министр; Годнев – государственный контролер; Шингарев – финансов; князь Львов[284] – обер-прокурор Синода, и т. д. Удивительно, почему Савича[285] не назначили морским министром, раз он выступал по морской смете?

Какая наивная презумпция подготовительности к министерским постам по бюджетным прениям!

– Когда же вас назначат министром финансов? – спрашивал меня как-то в шутку депутат N.

– Думаю, что одновременно с вами – министром юстиции, – в шутку отвечал и я ему.

Оказывается, что эта шутка была положена в основу организации Временного правительства. Это были «шутейшие министры», как у Петра Великого всешутейший собор[286].