ЗАПИСКИ Д’АРШИАКА МОСКВА

Великое недоумение прошло по нашему собранию. Министры и генералы были откровенно задеты словами дерзкого радикала, посланного Пальмерстоном к русскому двору. Уваров и Бенкендорф насупились над чашками душистой явы, Чернышев приподнял выше густые шнуры своих эполет, графиня Нессельроде злобно нахмурилась, пока лорд Дэрам с глубокой невозмутимостью оглядывал свысока парадное сборище, сохраняя в нем, согласно древним преданиям своей островной родины, гордое и блистательное одиночество.

XI

– Меня высылают из России, молю вас, спасите меня.

Передо мной стоял человек с горящими глазами в синем форменном мундире, держа под мышкой увесистую папку с документами. Барант поручил мне принять его.

– Кто вы такой?

– Альфонс Жобар, профессор греческой, латинской и французской словесности Казанского университета.

– Кто же может вас выслать из пределов России?

– Министр народного просвещения Уваров.

– Вы совершили какое-нибудь служебное преступление?

– Напротив, я не перестаю раскрывать их.

– Изложите же мне ваше дело, – попросил я его с некоторым удивлением.

Я услышал странную повесть.

Француз по происхождению, Жобар воспитывался и преподавал в Балтийских провинциях, откуда был назначен профессором в Казань. Из его рассказа я понял, что это был человек с сильной волей, с горячим темпераментом и боевым задором. Замыслы и страсти превращают

159

таких людей в фанатиков. Охваченные своей идеей, они в достижении цели не знают ни снисхождения, ни пощады, ни уступки.

Жобар был страстно пленен мыслью о человеческой справедливости. Понятие законности было для него лишено всякого государственного холода и носило черты какой-то высшей правды. Он поставил целью своей жизни добиваться всюду во что бы то ни стало торжества этого начала и неуклонно шел к осуществлению своего задания. Жил он в суровом одиночестве, как настоящий аскет.

Человек с такими идеями и характером попал в русские учебные заведения, в которых свирепствовали интриги, взятки, зависть и произвол. Он был поражен картиной всевозможных злоупотреблений и решил вступить в открытую войну с ними. От ректоров и попечителей он поднялся к высшим представителям власти и, не найдя в них сочувствия своему обличительному негодованию, вступил в борьбу с самим министром народного просвещения. Вскоре Уваров стал его жесточайшим врагом.

Незадолго до нашего приезда Жобар решился где-то на улице Петербурга подать записку самому царю.

– И вот тут-то произошло нечто неслыханное, – продолжал, задыхаясь, мой собеседник. – Взбешенный Уваров прибегнул к самому подлому средству борьбы. Он объявил меня сумасшедшим.

– Но позвольте, как же это возможно без осмотра, без врачей, своей властью?

– Увы, этот гнусный прием применяется в некоторых случаях русской администрацией. Еще летом я получил официальную бумагу, что ввиду «расстройства в идеях» я должен выехать за границу.

– Что же вы сделали?

– Я обратился во врачебный отдел Московского губернского правления и добился медицинского освидетельствования…

– Ну и,что же?

Жобар извлек из своей папки бумагу, исписанную канцелярским почерком и испещренную печатями и подписями.

– Читайте.

Это было удостоверение врачебного отделения в том, что ординарный профессор и кавалер Альфонс Жобар находится в совершенно здравом состоянии рассудка.

160

Он торжествующе взглянул на меня. Я порадовался такому обороту дела.

– Итак, вы выиграли тяжбу. В чем же затруднение?

Оказывается, к Пасхе Жобар послал Уварову свое «красное яичко» -письмо, широко распространенное им в публике, в котором он обстоятельно доказывал, что ученые труды Уварова представляют собою научный плагиат и списаны с исследований какого-то немецкого профессора.

Как раз в разгаре этой борьбы появилась сатирическая ода Пушкина «На выздоровление Лукулла», заклеймившая Уварова с такою потрясающей силой, о какой и отдаленно не мог мечтать Жобар. Он с восторгом отозвался об этом стихотворении, в котором знаменитый русский поэт пригвоздил к позорному столбу его врага за алчность и казнокрадство.

Я вспомнил беседу об этом памфлете у Строгановых.

– Какое же отношение имеете вы к сатире господина Пушкина?

Он снова извлек из своей папки пакет.

– Прочтите, прошу вас. Я стал читать.

Посланье господину Уварову,

министру народного просвещения, президенту Академии наук, автору ученых толкований на древних классиков, переводчику «Клеветникам России» и пр., и пр.

При чтении прилагаемого стихотворения, которым Пушкин, ваш излюбленный поэт, только что обогатил русскую словесность, я пришел в восторг, и, хоть давно утратил привычку размерять свою речь, я не мог удержаться, чтобы не переложить на французские стихи эту изумительную оду, внушенную ему, без сомнения, особым покровительством, которым Ваше превосходительство удостаивает чтить сынов Аполлона.

Желая привлечь и на мою неведомую Музу благосклонный взор Мецената Севера, я осмеливаюсь повергнуть к подножию Геликона французский перевод последней песни русского Пиндара.