Записки десантника. Повесть

- Из окруженцев.

- Хорошо проверен?

- К винишку слаб, а в остальном ничего плохого за ним не замечалось.

- Ничего плохого! А что он пьянствует и людей распустил, это, по-твоему, как?

- За это мы его не раз на командирских совещаниях пропесочивали. Все клянется, что исправится. И действительно, после таких встрясок он некоторое время ведет себя хорошо, а потом, глядишь, опять сорвется.

- Зря вы нянчитесь с ним.

- Я, признаться, и сам к нему особых симпатий не питаю, - признался Рудак, - но сомневаться в том, что он наш человек, нет никаких оснований. Снимать же его с должности только за то, что он кое-когда выпивает, штаб не решается.

- А ты не допускаешь мысли, что он вражеский агент?

- Полностью отвергать такую возможность я, конечно, не могу. Однако есть некоторые серьезные данные, говорящие в пользу Захарова.

- Какие?

- А вот дослушайте мой рассказ о борисовчанах, тогда для вас станет все ясно.

Рудак легко пробежал по встретившейся нам на пути небольшой кладке, подождал, пока и я перейду ее, и начал свой рассказ.

- Помните, в записках Николая встречается фамилия Вербицкой?

- Это той, что приютила дочь расстрелянной гестаповцами Шершневой?

- Вот, вот, той самой. Вербицкая вначале была нашей связной, потом бежала из города и стала у нас старшей поварихой штабной кухни. В феврале этого года появился у нас еще один повар, и вот как он к нам попал.

Группа Качана выводила из Борисова семерых бежавших из лагеря военнопленных. По дороге, у военного городка Ледище, она неожиданно нарвалась на вражескую засаду. Завязалась перестрелка. Нашим разведчикам пришлось худо. Им угрожала гибель. Вдруг по гитлеровцам кто-то открыл стрельбу с фланга. Воспользовавшись замешательством врага, разведчики и военнопленные бросились вперед, проскочили засаду и, не останавливаясь, стали уходить. В этот момент из сосняка выбежал коренастый усатый человек с обрезом в руках и с пулеметной лентой крест-накрест на груди - тот самый, что выручил разведчиков из беды своим огнем с фланга.

«Ты кто, партизан?» - спросил его Борис. «Нет, - отвечает, - военнопленный, Петров по фамилии. Работал на асфальтовом заводе. Бежал. Несколько дней скрывался в Борисове у одного старичка, он и снабдил меня вот этим оружием; продуктов на дорогу дал и показал, в какой стороне искать партизан. Не бросайте меня, братцы. Два дня блуждал по лесам, измучился».

Рудак помолчал, видимо вспоминая подробности.

- Ну так вот, привели ребята этого усача. Я стал его, как обычно, опрашивать. Он сказал, что до войны работал шеф-поваром в Ленинграде, потом был призван в армию и попал на фронт. Раненного, его схватили немцы, и в течение года он находился в разных лагерях для военнопленных… Поселили мы его в землянке комендантского взвода. Дня через два я спросил Аникушина, как ведет себя Петров. «Хорошо, - говорит, - одно только странно: никогда не расстается с пулеметной лептой. Даже спать ложится, не снимая ее».

«Действительно, странно», - думаю. А вечером того же дня Борис Качан докладывает: заметил, как в кустах за штабной кухней усач о чем-то со старшей поварихой Верой Вербицкой шептался. Я тотчас вспомнил, что на допросе Петров утверждал, что никого из наших партизан не знает, и заподозрил что-то неладное.

На второй день Борис зашел в землянку к Петрову и спросил его мимоходом, как ему понравились наши повара. «А я, - отвечает Петров, - еще не успел с ними познакомиться. Вот отдохну, тогда уж пойду посмотрю, что там они умеют готовить».

Борису стало ясно, что Петров не зря скрывает свое знакомство с Верой, и он доложил об этом Лопатину. Мы вызвали усача и Вербицкую на допрос. «С кем ты знаком из наших поваров?» - спрашиваем Петрова. «Никого, - говорит, - я здесь, кроме тех, с кем пришел в бригаду, не знаю и… вообще, в чем вы меня подозреваете?».

Аникушин переглянулся с Лопатиным и глазами показал на пулеметную ленту.

- А ну, дай-ка мне твой патронташ, - приказал Лопатин.

Тут Петров сразу же себя и выдал: вскочил словно ужаленный, схватился обеими руками за ленту и забормотал трясущимися губами: «Господи, да что вы ко мне придираетесь! Да я… да мы…».

- Дай сюда ленту! - повторил комбриг. Сидевший рядом Аникушин потянулся было к Петрову, чтобы помочь ему снять ленту, но тот отпрыгнул и бросился к выходу.

- Куда, мерзавец! - ухватил его за шиворот Аникушин, - а он, знаете, какой дядя, ухватит, так уж не вывернешься, - и приволок, как котенка, к столу. Снял с него ленту и передал Лопатину. Тот вытащил из гнезда один патрон, осмотрел его со всех сторон, подкинул в воздух, как бы пробуя на вес, потом без труда вынул пулю и высыпал на стол из гильзы не порох, а белый порошок!

«Яд!» - сразу догадались мы. Один за другим опорожняли мы патроны, и на столе образовалась большая горка порошка, похожего на белоснежную пудру.

- Ну, что скажешь? - грозно спросил Лопатин.

Петрову после этого уж деваться было некуда. Облизнул он пересохшие губы, попросил воды, потом глухо произнес, кивнув на горку белого порошка: