Записки дождю

Солнце отвратительно пробивается через решётки моего окна. Считая от начала лета, дождь был только раза три. Да ладно, не дождик, а хотя бы пасмурную погоду. От этого солнца меня уже трясет. Клариса дает мне три пилюли. Как всегда. Потом иду в столовую. Часы тихонько тикают в отдающихся эхом ударами ложек о тарелки и показывают без пяти девять. Что- то я рановато встала. Столовая почти пустая. Занято всего три стола. Иду за пустой стол у окна, с подносом, на котором варёное яйцо, два ломтика белого хлеба, тарелка отваренной вермишели и стакан холодного вишнёвого компота. Наверное, вчерашний случай научил их не давать психам кипятка. Еще при пробуждении ожог немного давал о себе знать, но после таблеток все прошло. Так что я просто сидела и наслаждалась вишенками с косточками, вспоминая вчерашний сэндвич с курицей.

–Рейчел, – услышала я голос Эрики. Она была, как и вчера в синей рубашке и джинсах. Она села рядом с подносом того ж самого, что и у меня.

–Рейчел, спасибо за подарок, – шепотом говорит она, – я нашла его поздно вечером, когда ложилась спать. Большое спасибо. Я, правда, еще кое- что нашла, это твое, как я вижу, – она вытаскивает мой билет, билет, который я считала постиранным и разложившимся на волокна. Я посмотрела ей в глаза, не зная, радоваться, что он нашёлся, и я вернулась в исходное положение дел, или грустить от того, что он нашелся, и мне нужно теперь идти на улицу. Завтра. И Эрика улыбнулась. Она улыбнулась. Человек, подкошенный многомесячной депрессией, улыбнулся, глядя мне в лицо. Так по – настоящему и облегченно. Я на выдохе улыбнулась в ответ. Улыбнулась только потому, что поняла, что сделала для нее, что – то очень важное, в чем она нашла облегчение. Нам всем здесь плохо, но у каждого может быть разный повод для счастья.

–должно быть, было весело? – спрашивает она.

–на аттракционах?

–да.

–некоторой части меня не хотелось даже уходить оттуда.

–а что же другая часть?

–другая… То падала в бездну темную, то пряталась в дальний угол и постоянно тянула все мое существо за собой, – последовала недолгая пауза.

–я не знаю, что у тебя и даже не буду спрашивать, но я уверена, ты найдешь то, с чем наступит облегчение твоей боли, – она положила мне на плечо свою теплую руку. Я посмотрела в ее глаза и еле проглотила комок слез. Это были самые теплые слова за всю мою жизнь.

–спасибо большое, – говорю я ей. Это была моя самая долгая беседа с ней. Мы вместе позавтракали. Нас никто не тревожил: ни горячий чай, ни психи, ни тупые разговоры. Мы просто посидели вместе в тишине и молчании.

Весь оставшийся день я просидела в своей палате. На полчаса вышла прогуляться, но потом у меня начал болеть ожог. Я снова взяла мазь у Кларисы. Потом сидела в палате со своими мыслями, пока не пришла Клариса дать пилюли и погнать на обед. Обед был просто отвратительный! Уха, которую я не смогла доесть. Какой недоумок придумал варить рыбу?! Потом посидела в общей комнате за «Санта Барбарой». Потом нас разогнали по палатам в тихий час. Я не спала. Как всегда. Я думала. Я постоянно над чем-нибудь думаю. Выдается свободная минута и разные мысли не то плохие или хорошие лезут в голову и начинают разрастаться. Наверное, в этом моя проблема. Поковыряла пузырьки ожога, как дура. Весь живот разболелся. Смотрела свой билет, спрятала его в наволочку. Комнату покрыли сумерки, и пришла Клариса с очередными пилюлями. Очередной день прошел без дождя. Чем, интересно, захочет нас травить Джозефина на ужин?!

Я люблю наступление вечера в этом месте. Когда на улице темнеет, закрываются жалюзи и везде светит желтый спокойный свет. Он придает любому месту небывалый уют. Как будто ты дома, среди любимых. Ну, это почти так, только любимых маловато.

Придумала Джозефина на ужин нас кормить картофельным пюре, белым хлебом и опят же компотом. Неплохо, вот только вкус сэндвича никак не забывается. Уж что- что на воле привлекает меня, так это уличная еда. Восхитительная просто, жаль только, что ела ее очень редко. Я сижу за одним столом с Мэрилин и Эмбер. У Мэрилин что- то вроде старческого маразма или еще что посерьезней, иначе бы ее здесь не было. Она сидит в инвалидном кресле, ее руки трясутся. Она вроде ест, но что – то странное с ней происходит. Я мельком глянула на нее один раз и больше не стала, притворившись, что не замечаю тошнотворного запаха, который она источала. У Эмбер, по – моему, НРЛ (нарциссическое расстройство личности). Она выглядит почти идеально, ну, по сравнению с остальными, да и вообще. Волосы аккуратно собраны в шишку, глаза, кажется, подведены, губы немного накрашены, ярко зеленые гвоздики и ярко голубое платье с глубоким вырезом. Ей лет 35, может. Она что то говорит. Голос неприятный, высокомерный. Я не обращаю внимания, быстрее ем, чтобы поскорее избавиться от этой компании.