Записки дождю

Мы выходим с ним во двор. Утреннее солнце особенно назойливо. Ни ветерка, ни облаков. И только стук моего сердца, отдающийся в ушах, напоминает мне, что я все еще жива. Санитары бегают туда-сюда. Садовник ходит с ведром воды, поливает настурции. Мы идем к воротам. Я глянула на Рика. Он как всегда невозмутимо спокоен, его карие глаза блестят, смотрят ровно. Он сегодня в синей рубашке и своих бело-голубых джинсах. Снова светлая полоса под воротами, снова потеря чувства безопасности. Все время, что мы добирались до парка аттракционов, мы молчали. Молчали, идя по дороге, молчали в такси. Молчать с ним очень приятно, я сама не люблю, когда люди трепятся, лучше в тишине, наедине со своими мыслями. Тишина не тяготит – она излечивает. Особенно душевнобольных. Меня. Знаете, бороться с тем, что сидит во мне практически невозможно, но единственное, за что я могу поблагодарить свою болезнь, это за то, что я ценю каждый спокойный момент, каждую секунду, проведенную в спокойствии и одиночестве. Без внимания. Без жалости. Без равнодушия. Благодаря моей болезни, я могу практически видеть людей насквозь, но редко когда, к сожалению, я могу предугадать, как они мне ответят. Я могу предугадать, как они могут повести себя в той или иной ситуации, я могу предугадывать о чем они думают, но не могу подобрать правильных слов, чтобы не получить в ответ отказ или грубость. Болезнь мне дает возможности, о которых многие люди и не догадываются, но в ответ она забирает у меня элементарные практические навыки обыкновенной человеческой жизни. Если бы я смогла выбирать, что бы я выбрала: быть такой же как все, не видеть ничего, не чувствовать сакральной связи с окружающим или быть человеком с настолько обостренными чувствами, что все, что делают люди, чего хотят, о чем тревожатся, кажутся для меня настолько мелкой деталью нашей жизни, что мне одновременно смешно, грустно и жалко?! Я искренне симпатизирую людям, открыто выражающим свои чувства. Радости, злости, любви, ревности или просто хорошего настроения. Даже не знаю. Может судьба изначально знала, что я не выберу бренную оболочку. Жизнь – тлен, а мы все лишь марионетки в руках кармы и судьбы. Со всеми этими мыслями мы приехали к аттракционам. Людей не так уж и много, но ближе к началу испытаний соберется орава, уж я знаю. Время почти 10аm. Испытание начнется в 11аm.

-я не завтракала, – тихо говорю я Рику, обхватывая себя руками. Эта постоянная дрожь меня сводит с ума. Надо об этом доктору Ричу сказать.

-ну, что ж, -улыбается он и призывно подает мне руку. Я, недолго думая и не глядя ему в глаза, берусь за его теплую, мягкую ладонь. Шум улицы меня не мучает, по крайней мере, не так сильно, как мысли. Мы перебегаем дорогу и снова заходим к коту Фрэдди. Людей не так уж и много, занято только три столика. Мы идем к барной стойке. Кота не видно.

-где же Фрэдди? -пронеслось у меня в голове. И тут как будто он услышал мои мысли, откуда ни возьмись, он запрыгивает на стол и громко мурлычет. Очень хочется его погладить, но потом придется руки мыть, а я не знаю где здесь туалет. Сейчас, Фрэдди, погоди, я поем и обниму тебя. Рик заказал нам два вишневых кекса, большую мороженицу прекрасного шоколадного мороженого и латте. Горячий напиток снимает дрожь. Наконец-то. Эта дрожь порой заставляет волосы до такой степени подниматься, что они врезаются в одежду до боли. Невольно вспоминаются моменты, когда мой бывший парень (это было где то год назад) звал меня в ресторан, но я постоянно ему отказывала. И снова, и снова мне становилось все сильнее стыдно за себя, за свои чувства, но стыд, как ни крути, страх не перебарывал. И я по пятому, по десятому разу оказывалась в этом замкнутом круге ада. Мороженое, конечно, так себе. Вспоминается, как брат меня угостил настоящим канадским мороженым. Вот это мороженое, я понимаю. Не Швейцария, конечно, но кто я такая, чтобы осуждать прекрасное. Тем более, швейцарского я не пробовала. Еще пару минут и Фредди вот уже в моих объятиях.

Казалось бы, время будто остановилось. Столько успокоения дает мне этот мягкий комочек шерсти.

– Рейчел, пойдем потихоньку, – говорит вдруг Рик, прерывая нашу идиллию, – уже без пятнадцати.