Записки эмигрантки

Я видела, с каким лицом и с какой неохотой он отдавал подарок. Он не умел играть, мой Данька, и я знала, что он тихо ненавидел Джозефа, не смотря на все его улыбочки и подарочки. Ребенка ведь не обмануть! А мне приходилось метаться между ними двумя.

Во время ужина, Джозеф не прекращал удивляться моим кулинарным способностям.

– 

Это изысканно! Это просто изысканно! Ты прекрасно готовишь! Твоя мать-просто клад! – обращался он к сыну.

Я наготовила всяких-разных салатов, напекла слоеных пирожков с различными начинками, а на горячее приготовила любимое нами тогда блюдо – мясо по-французски: свиную вырезку, запеченную с луком и сыром.

– 

Я свинину не ем, – категорически заявил Джозеф.– Я еврей, а евреи свинину не едят.

– 

Но ты ведь не традиционный!

– 

Ты знаешь, что свинья – это самое грязное животное, – стал он объяснять мне, – Она ест все, в отличие от коров и овец. Моя мать мне говорила: если ты ешь свинью, считай, что ты ешь дерьмо!

Мы с Даником ели мясо с удовольствием – поджаристое, с корочкой из запекшeгося сыра, пропитанное луком и майонезом. Что может быть аппетитней? Данька, чтобы как-то поддержать беседу, завел разговор о только что вышедшем фильме Мэла Гибсона «Страсти по Христу». Так и не посмотрев этот фильм, поддержать беседу я не могла и занималась кухней. Я даже не знала о чем этот фильм ( хотя по названию можно было догадаться), но по интонациям Джозефа понимала, что его раздражает этот разговор. Данька же разошелся не на шутку, со всей своей юношеской принципиальностью и категоричностью. У меня уже появилась возможность узнать, что Джозеф очень горд своей принадлежностью к еврейской национальности. Он не любил христиан и каждый раз старался в разговоре опорочить эту религию. Как можно любить или не любить? Это просто другая религия.

По материнской линии я еврейка. У нас в семье все были атеистами, никто не ходил в синагогу и не культивировал еврейские праздники, хотя бабушка прекрасно говорила на идиш. Вторая бабушка, имея польские корни, придерживалась христианской веры и регулярно посещала церковь. Уже в сознательном возрасте, мы с отцом Даниила пошли и крестились в Москве, в Новодевичьем монастыре. Даник тоже крещен. Я не стала другой от того, что я христианка. Не фанатик, но в душе я верю в Бога, иногда хожу в церковь и ставлю свечки возле икон. У меня есть вера! И если мне плохо, я всегда разговариваю с Богом и прошу помочь мне. Как можно меня за это любить или ненавидеть? Джозеф был очень категоричен в своих рассуждениях и считал свое мнение единственным и правильным.

– 

Даник, хватит вам говорить на эту тему, – по-русски сказала я, видя, что Джозеф начинает закипать.

– 

Ты сама просила общаться с ним, вот я и общаюсь! – набычился Данька.

– 

Можно выбрать другую тему для разговора!

– 

О чем с ним можно еще говорить? – справедливо заметил мой сын.

Да, говорить им было не о чем. Это правда. Джозеф был слишком стар и опыта общения с детьми у него не имелось. Единственное, о чем он мог бесконечно талдычить – « счастье, что мы вырвались из России и через пару-тройку лет Даник перестанет быть таким наивным патриотом своей Родины, коим является сейчас, в свои четырнадцать».

На следующий день, на работе, он поднял тему религии опять. Ему не понравился их разговор об этом фильме.

– 

Джозеф, он же еще ребенок! Как ты не понимаешь? – оправдывала я своего сына.

– 

Нет, он хотел задеть меня! Я же видел! – кипятился он.

– 

Ты не прав! Он тебе даже подарок подарил!

Как могла, я замяла разговор. Данику же, в категоричной форме, приказала религиозные темы больше не затрагивать. На что ребенок заметил:

– 

Мам, он ненормальный. Мы просто дискутировали!

– 

Дань, пожалуйста! Он воспринимает это как оскорбление! Не задевай эту тему!

– 

Да я вообще больше с ним разговаривать не буду!

– обиделся мой сын.