Записки еврея

 Его высокоблагородіе изволило занижаться. Оно какъ-будто прочитывало цѣлую кипу разноцвѣтныхъ бумагъ, но на сакомъ дѣлѣ только перелистывало молча, уносясь мыслью куда-то далеко, далеко. Раби Давидъ окинулъ испытующимъ взглядомъ всесильное лицо, съ которымъ ему предстояло имѣть дѣло, и мѣстность театра дѣйствій.

 Въ небольшой, неправильной формы, каморкѣ, украшенной всѣми принадлежностями полицій, стѣны и мебель которой были изобильно покрыты паутиной, пылью, грязью и огромными чернильными пятнами, въ видѣ скорпіоновъ, находилось всего двое лицъ. У большаго четырехугольнаго стола, покрытаго сукномъ неопредѣленнаго цвѣта, сидѣлъ, въ ветхомъ креслѣ, городничій въ военной формѣ. Это былъ мужчина роста ниже средняго. Голова его была низко острижена подъ гребенку, и усыпана маленькой сѣдоватой растительностью, придававшей его головѣ видъ арбуза, усѣяннаго инеемъ. Лицо, сотворенное по солдатски-казенной формѣ, съ своими черными, донельзя нафабренными, торчавшими вверхъ, усами, имѣло чрезвычайно злое и жестокое выраженіе. Грудь его была не такъ развита отъ природы, какъ выпучена отъ старо-военной привычки раздувать ее внутреннимъ напоромъ легкихъ и наружнымъ нажиманіемъ головы къ плечамъ. Изъ-подъ стола виднѣлась его деревяшка. Въ сторонѣ у стола сидѣлъ письмоводитель.

 Наконецъ, допросъ начался.

 -- Ты кто?

 -- Я еврей.

 -- Это послѣ. Ты мѣщанинъ, купецъ, чортъ или дьяволъ?

 -- Мѣщанинъ.

 -- Откуда? Изъ какого болота?

 -- Изъ Могилева.

 -- Дальняя птица. Какъ зовутъ?

 -- Давидъ.

 -- Царь Давидъ. А отца какъ?

 -- Ицко.

 -- Фамилія?

 -- Шапиро.

 -- Какого вѣроисповѣданія? Ну, да жидовскаго. Это видно по твоей рожѣ. Сколько тебѣ лѣтъ?

 -- Сорокъ-пятый пошелъ.

 -- Ого! Сорокъ-пять лѣтъ шахруешь; порядочно, должно, наплутовалъ. Женатъ, холостъ?

 -- Женатъ.

 -- Еще бы! Вѣдь вы родитесь женатыми. Дѣти есть?

 -- Есть.

 -- А много?

 -- Семь человѣкъ.

 -- Хватилъ. Плюжка! пиши "семь жиденятъ". Черти эти плодятся какъ клопы.

 -- Подъ судомъ и слѣдствіемъ сколько разъ бывалъ?

 -- Ни разу.

 -- Ой ли?

 -- Ей-богу, не былъ.

 -- А зачѣмъ таскаешься безъ паспорта?

 -- Какъ безъ паспорта? Я квартальному отдалъ паспортъ.

 -- Отдалъ, да не свой.

 -- Нѣтъ, мой, ваше благородіе!

 -- Какое я благородіе? Высокородіе я, мерзавецъ! Ты знаешь, предъ кѣмъ стоишь? Предъ кѣмъ? Предъ кѣмъ?

 -- Вы, кажется, господинъ городничій?

 -- Нѣтъ, врешь. Я не городничій, я полиціймейстеръ. Я начальникъ города, то-есть градоначальникъ. Какъ же ты смѣешь мнѣ тыкать благородіемъ?

 -- Ошибся, ваше благородіе...

 -- Опять? Плюжка, запиши, что арестантъ при допросѣ нанесъ мнѣ грубости.

 -- Извините, ваше высокородіе, умилосердитесь.

 -- Я-те задамъ, погоди. Это твой паспортъ -- а?

 -- Мой, ваше высокородіе.

 -- А подчистку и поправку кто смастерилъ? глянь-ка.

 -- Ваше высокородіе, на моемъ паспортѣ подчистокъ и поправокъ не было.

 -- Откуда жь онѣ взялись?

 -- Клянусь Богомъ, не знаю.

 -- Ага! напасти. А вотъ промаршируешь по этапу недѣльки двѣ, такъ узнаешь.

 -- Ваше высокородіе! не губите. Сжальтесь.

 -- Жалѣть? А самому изъ-за тебя, жидовская рожа, кривить душою предъ законами? Нѣтъ, шалишь! Я скорѣе повѣшу сотню вашего брата, чѣмъ имѣть одно пятно на своей совѣсти. Плюжка! Дай вотъ эту бумагу вновь переписать, и стой тамъ въ канцеляріи надъ душою, чтобы опять не напакостили. Ступай!

 Письмодитель мѣшалъ. Его командировали подальше.

 -- Ваше высокородіе! попросилъ арестантъ немного смѣлѣе, понявъ маневръ.-- Я буду благодаренъ вашему высокородію.

 -- А что? въ синагогѣ за меня помолишься, небойсь?

 -- Помолюсь за васъ и дѣтей вашихъ.

 -- Только-то? спросилъ городничій, зявкнувъ оригинальнымъ образомъ, и многозначительно прищуривъ лѣвый глазъ.

 -- Буду благодаренъ. Я не бѣдный.

 -- А вотъ попался, почтеннѣйшій! Ты, значитъ, бродяга и есть. Иначе, съ какой стати совался бы съ благодарностями?

 -- Нѣтъ, ѣаше высовородіе! Я не бродяга я этотъ паспортъ мой. Здѣшнее еврейсвое общество меня преслѣдуетъ. Вѣроятно, подкупили квартальнаго; онъ и сдѣлалъ подчистку на мою погибель.

 Городничій опустилъ глаза. Арестантъ сказалъ ему не новость...

 -- Ну, что-жь, братецъ, я могу для тебя сдѣлать? спросилъ городничій мягкимъ и нѣсколько ласковымъ голосомъ.

 Перспектива возможной благодарности, вѣроятно, благодѣтельно подѣйствовала на его доброе сердце.

 -- Отпустите меня, ваше высовородіе.

 -- Этого не проси. Невозможно, рѣшительно невозможно. Все, что я могу для тебя сдѣлать, это -- не высылать по этапу, а забрать справки изъ могилевской думы. Если справки получатся въ твою пользу, то отпущу, непремѣнно отпущу.

 -- Боже мой, Боже мой! А долго придется ждать?

 -- Недѣльки двѣ, я думаю, если не мѣсяцъ. Раби Давидъ понялъ теперь всю мерзкую штуку, сыгранную съ нимъ.

 -- Ваше высокородіе! окажите божескую милость, отпустите домой. Мнѣ время дорого. А не то, если ужь невозможно, то отправьте меня по этапу какъ можно скорѣе. Все-таки я скорѣе буду дома, чѣмъ сидя здѣсь въ заперти, въ ожиданіи справокъ, которыя, безъ ходатайства, могутъ получиться чрезъ полгода.

 Городничій разсвирѣпѣлъ, или напустилъ на себя искусственную ярость, чтобы запугать арестанта.