Записки еврея

 Черезъ нѣсколько минутъ, онъ внезапно всталъ, повернулся во мнѣ всѣмъ фасомъ и строго, презрительно спросилъ.

 -- Что вамъ угодно?

 Я въ свою очередь всталъ.

 -- Вы изволили меня требовать вчера.

 -- А вы изволили уже выспаться съ дороги?

 -- Благодарю васъ за вниманіе.

 -- Ступайте. Вы мнѣ ненужны.

 Съ довольною улыбкою на лицѣ, я вышелъ. Въ конторѣ суетились, приготовляя дѣла къ сдачѣ мнѣ. Дѣлать было пока нечего. Я отправился на квартиру, досталъ изъ моего запаса книгъ одну, пришелъ обратно въ контору и сѣлъ читать, закуривъ при этомъ папиросу. На меня посмотрѣли какъ на революціонера, какъ на отчаяннаго человѣка и старались держаться отъ меня подальше. Черезъ нѣсколько минутъ, Дорненцвергъ накрылъ меня надъ книгою и съ папиросой въ зубахъ.

 -- Это еще что? крикнулъ онъ ко мнѣ, позеленѣвъ отъ ярости, какъ ящерица.

 -- Приготовляютъ дѣла къ сдачѣ:-- мнѣ дѣлать нечего, отвѣтилъ я, съ наружнымъ хладнокровіемъ.

 -- Такъ вы мою контору въ читальню и курильню превратили?

 Я пожалъ плечами.

 -- Лучше же что-нибудь дѣлать, чѣмъ ничего, оправдался я спокойнымъ голосомъ.

 Дорненцвергъ, вбѣшенный, съ пѣною у рта, убѣжалъ въ кабинетъ. Я продолжалъ читать и курить. Черезъ часъ, Дорненцвергъ, чтобы не встрѣтиться со мною, вышелъ изъ конторы другимъ ходомъ. Я выдержалъ характеръ.

 Никогда я не забуду того удивленія, чуть не благоговѣнія, съ которыми подступили ко мнѣ забитые мои сослуживцы. Мнѣ пожимала руки, меня осыпали комплиментами, на меня смотрѣли, какъ на откупнаго Гарибальди. Я самъ былъ доволенъ собою.

 Съ перваго же дня, Дорненцвергь и я возненавидѣли другъ друга. Онъ былъ силенъ своимъ близкимъ родствомъ съ откупщикомъ, своимъ богатствомъ, а я былъ силенъ своимъ знаніемъ, которымъ мой новой принципалъ дорожилъ, и которое онъ повидимому высоко цѣнилъ.

 Дорненцвергъ взвалилъ на меня окончаніе всѣхъ старыхъ дѣлъ и отчетовъ, но при этомъ не далъ мнѣ въ помощь ни одного писца, даже не отвелъ мѣста для занятій. Я при головоломной и запутанной работѣ, продолжавшейся нерѣдко шестнадцать часовъ въ сутки, не имѣлъ ни отдѣльной комнаты, ни стула. Стоя на ногахъ у низкой конторки, въ темномъ углу мрачной конуры, оглашавшейся говоромъ и шумомъ суетящагося люда, я долженъ былъ ежеминутно нагибаться до пола, и поднимать десятки тяжелыхъ, безграмотныхъ, безсмысленныхъ книгъ, составлявшихъ основу моей египетской работы.

 Я безропотно переносилъ все въ продолженіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ, пока привелъ въ порядокъ дѣла. Затѣмъ, почувствовавъ свое значеніе и полезность, я явился къ откупщику и смѣлѣе обыкновеннаго заговорилъ.

 -- Прошу васъ сказать маѣ прямо, довольны ли вы мною? спросилъ я:-- ожидаете ли вы пользы отъ моего труда?

 -- Вы просьбу какую-нибудь имѣете ко мнѣ? спросилъ въ свою очередь принципалъ уклончиво-ласково.

 -- Вы угадали.

 -- Если вы хотите хлопотать о прибавкѣ жалованья, то знайте, что хотя вы и свѣдущи въ своемъ дѣлѣ, но еще ничего такого не сдѣлали, чтобы имѣть право...

 -- Я прибавки просить не намѣренъ.

 -- Въ такомъ случаѣ... да, я вами очень доволенъ, польстилъ меня откупщикъ.

 -- Если такъ, то избавьте меня отъ вліянія Дорненцверга; я его обращенія переносить не могу. Я знаю, моя просьба слишкомъ смѣла. Если она не можетъ быть удовлетворена, то прикажите уволить меня.

 Къ удивленію, смѣлость моя понравилась. Откупщикъ распросилъ меня, въ чемъ дѣло, я ему откровенно разсказалъ все.

 -- Я переговорю съ Дорненцвергомъ. Пришлите его сюда!

 Между откупщикомъ и его уполномоченнымъ произошла бурная сцена. Возвратившись чрезъ часъ къ себѣ, Дорненцвергъ былъ блѣднѣе обыкновеннаго, губы его были покрыты синевой, голосъ дрожалъ отъ кипѣвшей въ груди ярости. Онъ ядовито посмотрѣлъ на меня, но ничего не сказалъ.

 На другое утро сбѣжались всѣ эскулапы города къ заболѣвшему извергу. Тота день былъ великимъ праздникомъ въ Плутоновомъ царствѣ: запахло сырымъ, человѣческимъ мясомъ...

 Благодаря вниманію принципала, мнѣ дали и помощниковъ и канцелярскихъ, отвели сносное помѣщеніе и не смѣли систематически мучить, какъ прежде. Я ввелъ человѣческіе порядки въ моемъ отдѣленіи. Съ семи часовъ утра закипала работа; трудились, не разгибая спины, до трехъ часовъ по полудни; затѣмъ канцелярія запиралась и труженики распускались до другаго дня. Возставалъ, протестовалъ Дорненцвергъ противъ моего неслыханнаго самоволія, но ему ничто не помогало.