Записки еврея

 "Однажды, въ катальную избу, ночью, ловцы притащили закованнаго въ цѣпяхъ взрослаго еврея, бородатаго и блѣднаго! Онъ рвалъ на себѣ цѣпи, стукался головою о стѣнку и все кричалъ: "моя жена, мои бѣдныя дѣти". Но ловцы крѣпко на крѣпко его связали и почти насильно кормили, ругая и проклиная его безпрестанно. Съ тѣхъ поръ, какъ появилось это блѣдное, мрачное лицо въ нашей комнатѣ, наше веселье исчезло. Даже самъ бойкій и шаловливый Волфъ сидѣлъ по цѣлымъ часамъ печальный, прдгорюнившись.

 Наконецъ, насъ подвезли въ крытой бриченкѣ къ какому-то большому каменному дому, у дверей котораго стояла пестрая будка и шагалъ солдатъ взадъ и впередъ, съ ружьемъ да плечѣ. Вылѣзая изъ бриченки, я услышалъ какіе-то крики, какой-то страшный плачъ. Послышался голосъ матери, звавшій меня по имени, но мнѣ не дали оглянуться, а все сильнѣе и торопливѣе толкали впередъ. На лѣстницѣ и въ большой свѣтлой комнатѣ, куда насъ привели, мы все наталкивались на солдатъ, на офицеровъ и какихъ-то господъ въ черныхъ, короткихъ сюртукахъ, съ блестящими пуговицами. Наши ловцы перешептывались съ какими-то другими евреями, потомъ приказали намъ раздѣться до нага, какъ въ банѣ. Никогда я не забуду, какъ рыдалъ нашъ бородачъ, когда его нагого подталкивали солдаты и увели куда-то, и какъ онъ прыгалъ, опять рыдая отъ радости, когда возвратился съ забритымъ затылкомъ. Бойкій Волфъ, раздѣваясь, былъ блѣденъ какъ смерть и дрожалъ такъ, что зубы щелкали у него одинъ о другой. Лейба былъ нѣсколько спокойнѣе. Когда дошла очередь до меня, я какъ будто совсѣмъ отупѣлъ. Меня тихонько подталкивалъ еврей, а солдатъ тянулъ за руку. Меня ввели въ какую-то большущую комнату. Какъ сквозь туманъ, я видѣлъ кучу чужихъ людей, усатыхъ, въ очкахъ, съ большими блестящими накладками на плечахъ. Меня осматривали, поворачивали, ощупывали и что-то спрашивали. Я ничего не донималъ и не былъ въ состояніи подать голоса: что-то больно сжимало мнѣ горло и я все глоталъ да глоталъ такъ, что сѣдой господинъ въ очкахъ, меня осматривавшій, обратилъ на это вниманіе. Онъ крѣпко сдавилъ мнѣ двумя пальцами носъ и я невольно раскрылъ ротъ. Тогда онъ долго смотрѣлъ мнѣ въ ротъ, ощупывалъ горло, и всунулъ палецъ въ глотку такъ далеко, что я чуть не подавился. Я очнулся только тогда, когда тупая, холодная бритва солдата больно заскребла но головѣ, нѣсколько повыше лба. Я заплакалъ отъ боли. Но солдатъ, стиснувъ мнѣ голову, продолжалъ скрести, не обращая на меня ни какого вниманія.

 "Въ той комнатѣ, гдѣ осталось мое платье, и куда повели меня забритаго уже, я увидѣлъ Волфа и Лейбу совсѣмъ одѣтыхъ. Они сидѣли рядышкомъ, взявшись за руки, и тихо, беззвучно плакали. При видѣ ихъ слезъ, я такъ громко зарыдалъ, что ловцы засуетились, поспѣшили меня одѣть и вывесть на улицу. Войди съ лѣстницы, и приближаясь къ дверямъ, ведущимъ на улицу, я услышалъ женскій, раздирающій душу вопль и въ тоже время увидѣлъ, какъ женщина боролась съ солдатомъ, не позволявшимъ ей переступить порогъ. Приблизившись къ двери, я увидѣлъ, что съ солдатомъ борется моя бѣдная мать. Я вырвался изъ рукъ тащившаго меня еврея и бросился къ моей матери на шею.... Дальше ничего не помню. Когда я пришелъ въ себя, я находился въ незнакомомъ мнѣ мѣстѣ. Я осмотрѣлся кругомъ. На полу рядышкомъ спали Волфъ и Лейба. Я лежалъ на какой-то жесткой койкѣ. У стола сидѣли два старыхъ солдата, съ огромными усами, съ сердитыми лицами, и чинили сапоги. Я болѣзненно застоналъ.

 "-- Что, малецъ, стонешь? Болитъ, што-ли? спросилъ меня одинъ мнѣ нихъ, бросивъ сапогъ и приблизившись ко мнѣ.-- Я ничего не отвѣтилъ.

 "Эти солдаты были приставлены къ намъ дядьками. То били добрые, ласковые люди, въ буквальномъ смыслѣ слова няньчившіеся съ нами, какъ съ родными дѣтьми. Шло время, я сдѣлался спокойнѣе. Насъ выводили два раза въ день на перекличжу, затѣмъ мы цѣлый день были почти свободны и бѣгали, играли по двору, подъ постояннымъ надворомъ нашихъ дядекъ. Изъ родныхъ и знакомыхъ я въ продолженіе почти двухъ недѣль никого не видѣлъ. Это огорчало не только меня, но и моего дядьку.

 "-- У тѣхъ ребятишекъ никого изъ родни не имѣется, часто удивлялся Петровъ, указывая на Волфа и Лейбу: -- а у тебя вѣдь папка и мамка на лицо состоятъ. Видно не больно тебя жалуютъ, потому самому и носа не кажутъ, да и дядькѣ гостинца жалѣютъ, скареды.

 "Я отъ подобныхъ словъ Петрова зачастую начиналъ плакать.

 "Мы были одѣты въ наше домашнее еврейское платье, которое совсѣмъ не шло къ нашимъ лицамъ, лишеннымъ пейсиковъ и съ бритой наполовину головой. Надъ нашими кафтанами насмѣхались солдатики въ казармахъ, часто показывая свиное ухо, собравъ края своихъ шинелей въ одну руку. Это бѣсило Волфа который все приставалъ къ дядькамъ съ вопросами, когда одѣнутъ насъ по-солдатски, и когда дадутъ ружье.

 "-- Ишь, какой прыткій! замѣчалъ его дядька Семеновъ.-- Ружье ему! А барабана не хошь?