Записки еврея

 -- Вы бы его потеплѣе одѣли и прислали къ намъ; ему бы полезнѣе побѣгать съ дѣтьми, чѣмъ лежать въ этой сырой и мрачной комнатѣ.

 -- Какъ, зе, какъ зе! завтра пойдетъ.

 Марья Антоновна поцаловала меня и ушла.

 -- Леа! душечка, голубушка, позвольте мнѣ пойти къ сосѣдямъ, мнѣ такъ скучно!

 -- Если ты, мерзавецъ, еще разъ заикнешься объ этомъ, то я все, все рѣзскажу. Хитрая Леа догадывалась, что мои пейсы пали жертвой христіанства и -- мстила по своему.

 Дня черезъ два свершилось наше торжественное перекочеваніе. Сердце кое невыразимо ныло при мысли разстаться навсегда съ моими друзьями, съ моей дорогою Олей! Мнѣ хотѣлось хоть забѣжать къ Рунинымъ попрощаться, но проклятая Леа не позволила. Когда я, съ понурой головой и со слезами на глазахъ, объ руку съ Леей проходилъ дворъ, въ который мнѣ не суждено было уже возвращаться, на крылечкѣ стояли Митя и Оля.

 -- Прощай, Гриша! закричалъ мнѣ Митя довольно дружески.

 Оля взглянула на меня насмѣшливо, сдѣлала своими пухлыми губками какую-то презрительную гримаску, повернула и скрылась, не сказавъ ни одного ласковаго слова. Такая обида со стороны Оли до того меня опечалила я возмутила, что я забылъ отвѣтить и Митѣ на его привѣтливое прощаніе.

 -- Дуракъ! угостилъ меня Митя, какъ въ былое время, и скрылся. Но на этотъ разъ я совсѣмъ не обидѣлся. Я почти его не слушалъ, а думалъ объ Олѣ; и что-то очень горькое думалъ мой дѣтскій мозгъ.

 

V. Бѣдный Ерухимъ.

 У меня, въ запасѣ, остался еще одинъ другъ: мой товарищъ по хедеру, мой добрый, блѣднолицый Ерухимъ.

 Я чувствовалъ всю вяну мою предъ нимъ: съ тѣхъ поръ, какъ я сошелся съ Руниными, я какъ будто охладѣлъ къ нему. На самомъ же дѣлѣ, моя относительная несообщительность съ старымъ моимъ товарищемъ произошла не отъ отхлажденія моихъ дружескихъ чувствъ, а вслѣдствіе какой-то безсознательной таинственности, въ которую я облекалъ мои отношенія къ христіанскимъ друзьямъ.

 Тѣ изъ евреевъ, которые помнятъ сколько нибудь плачевное старое время, не забыли, конечно, и того, что между евреями и русскими ихъ соотечественниками лежала та рѣзкая, враждебная черта, чрезъ которую ни одна, ни другая сторона не рѣшалась перешагнуть, какъ не рѣшается солдатъ, въ военное время, перешагнуть за черту непріятельскаго лагеря. Чрезъ эту черту переходить рѣшались только при случаѣ, съ одной стороны, такія свѣтлыя личности, какъ Марья Антоновна, отрицавшая всякую нетерпимость, а съ другой -- перебѣжчики, побуждаемые корыстолюбіемъ и перспективой матеріальныхъ выгодъ. Нельзя сказать, чтобы въ еврейскомъ лагерѣ тогдашняго времени не встрѣчались такія же хорошія личности, какъ Марья Антоновна, но личности эти имѣли благоразуміе не соваться туда, куда ихъ не просятъ. Кто наблюдательно всматривался въ отношенія, существующія даже теперь между русскими и евреями, болѣе или менѣе сошедшимися на общественной аренѣ, тотъ, конечно, подмѣтилъ, что еврей съ благодарностью принимаетъ всякую ласку отъ русскаго, готовъ за эту ласку вознаградить сторицей. Напротивъ того, въ лицѣ, манерѣ, голосѣ и дѣйствіяхъ русскаго, даже и расположеннаго къ еврею, всегда обнаруживается нѣчто покровительственное, нѣчто такое, что шопотомъ говоритъ всякому еврею, мало-мальски сознающему собственное достоинство: "Я могъ бы, и имѣю полное право, тебя презирать; но ужь куда ни шло, подамъ тебѣ руку, во имя гуманности и прогресса"! Если подобный шопотъ слышится еврейскому уху даже теперь, то что же слышалось этому уху въ то ужасное время? Если ни духъ времени, ни успѣхи науки, ни протесты европейской гуманности, ни благой починъ правительства не вліяютъ еще на столько, чтобы окончательно искоренить предубѣжденія, вѣками укоренившіяся противъ евреевъ, то какъ смотрѣли на евреевъ въ то печальное время, когда они сами были далеки отъ всякой уступчивости, отъ всякой готовности къ сліянію съ прочими соотечественниками? О, то было страшное, позорное для евреевъ время!

 Тѣмъ не менѣе, за невозможностью видѣть Руниныхъ попрежнему, мнѣ нужно было хоть говорить съ кѣмъ-нибудь о нихъ... И вотъ, я во всемъ открылся моему другу Ерухиму.

 -- Тебѣ не слѣдовало этого дѣлать, сказалъ онъ мнѣ, выслушавъ, между прочимъ, разсказъ о несчастномъ случаѣ, постигшемъ мои пейсы:-- тебя Богъ наказалъ за сближеніе съ чужими. Что для нихъ пейсы? Обыкновенный, ничтожный клокъ волосъ, тогда какъ для насъ -- это святыня!

 Я тосковалъ, очень невнимательно занимался уроками, и расплачивался за эту небрежность своими щеками...

 -- Послушай, Сруликъ, сказалъ мнѣ чрезъ нѣкоторое время Ерухимъ:-- ты очень скучаешь о Руниныхъ?

 -- Очень.

 -- У меня три сестры, и хоть ни одна изъ нихъ далеко не похожа на ту Олю, которую ты любишь, но я могу тебя познакомить съ новой Марьей Антоновной.

 -- Кто-жь это?..

 -- Моя мать. Она еще добрѣе твоей Марьи Антоновны.