Записки еврея

 Новая сфера, въ которой я нечаянно очутился, своеобразный колоритъ семейныхъ и житейскихъ отношеній этой среды, сдѣлали на меня такое странное, но вмѣстѣ съ тѣмъ невыразимо-пріятное впечатлѣніе, что я не могу пройти его молчаніемъ.

 Въ самой грязной части города, на самомъ многолюдномъ еврейскомъ подворьѣ, въ самой отвратительной подземной лачугѣ резидировалъ великій маэстро, счастливый обладатель нѣкоторой таинственной "черной скрипки", глава оркестра, онъ же дирижеръ и первая скрипка.

 День былъ теплый и ясный. Лѣто было уже на исходѣ, но въ воздухѣ носился еще запахъ пахучей садовой травы, благодаря изобильной растительности города П., болѣе похожаго на дачу, чѣмъ на обыкновенный, пыльный, русскій городъ. А потому, переступивъ порогъ подземнаго жилья моего будущаго учителя музыки, я тѣмъ болѣе былъ пораженъ пахнувшими на меня сыростью и вонью. Меня разомъ обдалъ зыкъ и крикъ цѣлаго стада грязныхъ, дикихъ, полунагихъ дѣтей. Свыкнувшись, наконецъ, съ полумракомъ, я съ любопытствомъ осмотрѣлся кругомъ и былъ крайне удивленъ представившеюся глазамъ моимъ картиной.

 Комната была до того длинна и узка, что скорѣе имѣла видъ корридора, чѣмъ жилой комнаты. Стѣны были во многихъ мѣстахъ лишены всякихъ слѣдовъ штукатурки и побѣлки. Потолокъ и углы были усѣяны паутиной всѣхъ видовъ и размѣровъ. Двѣ или три группы нечесанныхъ, немытыхъ ребятишекъ, малъ-мала меньше, наполняли комнату. Они кувыркались, вцѣпившись въ волосы другъ другу, хохотали, ревѣли и мяукали на всѣ лады, не обращая на насъ никакого вниманія. Большой, ветхій, грязный столъ, и три или четыре такіе же табурета составляли всю меблировку пріемной. По стѣнамъ висѣли разные музыкальные инструменты, въ самомъ живописномъ безпорядкѣ. Между ними, на громадномъ гвоздѣ, висѣлъ кожаный мѣшокъ, хранившій молитвенныя принадлежности. Сверхъ святыни этой, на томъ же гигантскомъ гвоздѣ, красовался вѣнокъ самаго крупнаго лука. Такіе же поэтическіе вѣнки украшали собою контрбасъ, имѣвшій конструкцію корыта, бубны и цимбалы. У стола, вцѣпившись тоненькой, костлявой ручонкой за ножку стола, шатался и переминался на чахоточныхъ ножкахъ крошечный, болѣзненный ребенокъ. Порванная, испещренная какъ географическая карта, рубашонка, была поднята и заткнута за воротникъ. Страшно было смотрѣть на болѣзненную худобу этого жалкаго ребенка и на его непомѣрно раздутое брюшко, совершенно обнаженное. Придерживаясь одной ручонкой за ножку стола, онъ прижималъ другою къ своему крошечному сердечку громадный калачъ, и горько рыдалъ. Ревѣть и роптать на свою жестокую судьбину онъ имѣлъ полное право, потому что къ другой ножкѣ стола былъ привязанъ бѣлый, старый пѣтухъ, и эта воинственная птаха клевала несчастнаго своего сосѣда куда ни попало самымъ жестокимъ, кровожаднымъ образомъ.

 Я бросился-было спасать бѣднаго ребенка отъ пѣтуха, но Хайклъ, схвативъ меня грубо за руку, удержалъ мой великодушный порывъ.

 -- Если ты осмѣлишься помѣшать пѣтуху, то будешь имѣть дѣло со мною, прошипѣлъ онъ надъ моимъ ухомъ.

 -- Ты съума сошелъ, что ли? изумился я.

 -- Пѣтухъ этотъ имѣетъ полное право мстить; ну, пусть и мститъ по своему.

 -- За что же мстить?

 -- Его обрекли на смерть за дурацкую человѣческую голову {Наканунѣ суднаго дня, евреи очищаютъ свои грѣхи жертвами. Жертвами этими бываютъ для мужчинъ пѣтухи, преимущественно бѣлые, символъ невинности и безгрѣшности, для женщинъ -- курицы. Вертя жертву вокругъ своей грѣшной головы, евреи говорятъ: "я да буду обреченъ на жизнь благополучную и долговѣчную, а ты (жертва) да будешь обречена на смерть". Несчастныя жертвы поѣдаются въ тотъ же день.}. Какая-нибудь каналья нагрѣшитъ, а бѣдному, невинному пѣтуху приходится поплатиться за это жизнью. Онъ предчувствуетъ свою насильственную кончину и вымещаетъ гнѣвъ на этомъ замарашкѣ.

 -- Чѣмъ же виноватъ ребенокъ?

 -- За невозможностью клевать своего убійцу, онъ клюетъ его потомство.

 -- Но справедливо ли это?

 -- Конечно. Иначе, Іегова не мстилъ бы людямъ за прегрѣшенія ихъ предковъ; иначе, уличные мальчишки не преслѣдовали бы тебя за то, что во время оно нѣсколько жестокихъ фанатиковъ распяли основателя христіанства. Оставь въ покоѣ пѣтуха, говорю я тебѣ!

 Кровавымъ замысламъ пѣтуха и Хайкеля не суждено было, однакожъ, осуществиться. Въ боковую полуотворенную дверь, какъ буря ворвалась маленькая, полная, но тѣмъ не менѣе, живая, какъ ртуть, старушка. Не замѣтивъ насъ, она, хохоча, бросилась на кучу дѣтей и начала такъ быстро барабанить по головкамъ и спинкамъ маленькихъ дикарей, что въ мигъ пискъ унялся и дѣти, вскочивъ на ноги, гурьбой побѣжали и юркнули за дверь. При этомъ неожиданномъ интермеццо, пѣтухъ, забывъ о своей мести и поднявъ лапу, съ любопытствомъ повернулъ голову въ нашу сторону. Воспользовавшись этой оплошностью, ребенокъ, своимъ калачомъ, такъ хватилъ врага по головѣ, что тотъ свалился съ ногъ и, въ свою очередь, завопилъ.

 -- Ишь, какой злой пузанчикъ! вознегодовалъ Хайклъ.

 Еврейка быстро обернулась къ намъ.

 -- А, это ты, горбатый бѣсъ? Какъ это я тебя не замѣтила? А этотъ же кто? добавила она, указавъ на меня пальцемъ.