Записки еврея

Чрезъ городъ Л. въ это печальное время проѣзжалъ еврей-подрядчикъ. О его богатствѣ гремѣлъ весь еврейскій міръ; его кошельку придавались какіе-то баснословные размѣры, а потому много разсчитывалось на его щедроту. Депутація общества представилась ему и умолила остаться дня на два для того, чтобы въ качествѣ умнаго и опытнаго предсѣдателя руководить окончательными засѣданіями, назначенными для обезпеченія существованія неимущихъ. На его умъ, положимъ, никто не разсчитывалъ, да въ немъ и не нуждались особенно; нуженъ былъ его предполагаемо-объемистый бумажникъ. Чванливый подрядчикъ попался на эту удочку и принялъ на себя санъ предсѣдателя засѣданій, не взирая на то, что, по его словамъ, всякая минута для него была дорога, что его призывали срочныя дѣла. Засѣданіе было назначено на другой день утромъ, въ большой синагогѣ, о чемъ немедленно и было сообщено всѣмъ, кому о семъ вѣдать надлежитъ. О предстоящемъ событіи узналъ, конечно, весь городъ.

Учитель мой былъ нетолько однимъ изъ дѣятелей, но даже однимъ изъ краснорѣчивѣйшихъ членовъ депутаціи. Ко дню предстоящаго засѣданія мы, ученики, были распущены на цѣлый день. Въ синагогу валило народу видимо-невидимо. Втиснулся и я туда, и забрался на самое удобное мѣстечко, вблизи эстрады, вцѣпившись за ея рѣшотку, и съ стоическимъ терпѣніемъ выдерживая натискъ и толчки взрослыхъ, желавшихъ отодвинуть меня назадъ.

Синагога была биткомъ набита. Сплошная масса не могла двинуться ни въ какую сторону, какъ сардинки въ жестянкѣ. Всѣ стояли на ногахъ кромѣ малолѣтнихъ сиротъ обоего пола, размѣщенныхъ по скамьямъ, и обрамливавшихъ своими блѣдными, изнуренными личиками всю синагогу, какъ черный крепъ — траурную шляпу. Картина была поразительна своимъ грустно-мрачнымъ колоритомъ: на эстрадѣ засѣдали уже дюжины двѣ почетнѣйшихъ членовъ еврейскаго общества, окидывавшихъ взорами толпу и вздыхавшихъ поминутно на различные тоны и лады; толпа, уныло опустивъ голову, молчала, такъ что во всей синагогѣ не слышно было ни одного звука, кромѣ шуршанія бумажныхъ кафтановъ и топота переминающихся ногъ; сиротки голодно и плачевно смотрѣли на всѣхъ, какъ будто выжидая немедленной подачки. Въ окнахъ синагоги, съ улицы, виднѣлись десятки женскихъ плаксивыхъ лицъ, бѣдныхъ безпомощныхъ вдовъ, старавшихся, но безуспѣшно, задушить свои рыданія. Все было готово къ начатію засѣданія, ожидало только прихода предсѣдателя-подрядчика, который, для пущей важности, заставлялъ ждать себя. Засѣдавшіе на эстрадѣ съ видимымъ нетерпѣніемъ посматривали на дверь синагоги, не появится ли наконецъ великая звѣзда добавочныхъ смѣтъ. А между тѣмъ, прислужникъ синагоги откуда-то втащилъ на эстраду мягкое, но обшарпанное и отжившее кресло, коротко знакомое съ присутствіемъ мухъ многихъ поколѣній, выдвинулъ его на самое видное мѣсто, поставилъ на столъ чернильницу, положилъ нѣсколько очиненныхъ гусиныхъ перьевъ и пачку бѣлой бумаги, возлѣ которой помѣстилъ жестяную большую кружку, съ прорѣзаннымъ отверстіемъ на крышкѣ.

— Идетъ! Гвиръ[46] идетъ! раздалась радостная вѣсть по синагогѣ.

«Какъ протѣснится онъ?» подумалъ я, окинувъ взоромъ сплошную массу сотни головъ, наполнявшихъ синагогу.

Но онъ прошелъ. Толпа засуетилась, понатужилась и очистила гостю дорогу. Я здѣсь въ первый разъ убѣдился, до какихъ размѣровъ бѣдность эластична, и до чего она способна съёжиться предъ богатствомъ…

Въ первый разъ въ моей жизни увидѣлъ я богатаго еврея. Еще въ деревнѣ въ раннемъ дѣтствѣ мнѣ часто приходилось слышать отъ мужиковъ и отъ бабъ: «богатъ какъ жидъ», но это были, повидимому, пустыя слова. Съ тѣхъ поръ я перевидѣлъ множество евреевъ и всѣ, какъ нарочно, попадались одинъ бѣднѣе другаго. «Гдѣ же эти богатые жиды?» думалъ я однажды: «вѣроятно гдѣ-то очень далеко, тамъ, гдѣ имъ хорошо, привольно и свободно?» Но существуетъ ли подобная обѣтованная земля, гдѣ моимъ братьямъ было бы привольно и свободно, я — сомнѣвался тогда, сомнѣваюсь и теперь. Я во многомъ, очень многомъ сомнѣвался съ дѣтства, а созрѣвши, убѣдился, что и было въ чемъ усомниться.

Богатый еврей, это восьмое для меня чудо, былъ довольно благообразенъ, одѣтъ роскошно, хотя платье его и было еврейскаго покроя. Въ манерахъ его обнаруживалась оріентальная важность, въ рѣчахъ — самоувѣренность и безапеляціонность. При появленіи его на эстрадѣ, всѣ засѣдающіе съ особеннымъ почтеніемъ привстали и привѣтствовали его. Онъ усѣлся въ мягкомъ креслѣ.

— Извините, любезные братья, что я заставилъ васъ такъ долго ждать. Я долженъ былъ отправить нѣсколько эстафетъ въ разныя мѣста. Вы знаете, что съ казною не шутятъ.

Во время оно, подрядчики, на самомъ дѣлѣ, обирали казну не на шутку.

— Помилуйте, гвиръ, смѣемъ ли мы роптать на васъ за такіе пустяки послѣ той жертвы, которую вы принесли намъ, остановившись для насъ на пути, отвѣтилъ одинъ изъ членовъ.

— Не для насъ гвиръ остановился, а для Бога, для этихъ бѣдныхъ сиротъ, для этихъ скорбящихъ вдовъ! добавилъ одинъ политикъ, указывая рукою на описанную мною выше картину.