Записки фельдшера

— Надумал уходить, значит, — помолчав, произнес напарник. — Нет, я тебе не мама, отговаривать и уговаривать не буду, тем более теперь, когда ты с плечом своим… только, Антох, ты не думай, что на линии все настолько шоколадно. Я там два года сутки через двое отбарабанил, пока сюда не перешел, насмотрелся. Думаешь, там каждую смену реанимация-интубация-дефибрилляция? Хрен там! Бомжи в канавах, бабки на десятых этажах без лифта, пьяная шпана, блюющая на улице, обдолбыши всякие с передозами, мамаши, которые рожают пачками и знать при этом ничего не хотят, а «Скорую» всерьез считают чем-то вроде домашней аптечки — мало? Еще температуры, поносы, давления, когда все лекарства рядом, на тумбочке лежат, всякие «отвезите в больницу, такси дорогое», «сделайте укол, чтобы он не пил», «я в больницу не поеду, я лучше вас еще вызову»! — Последнее Сергей почти выкрикнул, наливаясь кровью. — А еще алкашня с их пьяными разборками, еще быдло с кулаками, еще собаки, которые все, как одна, не кусаются! И каждая тварь, с тремя классами образования и двумя извилинами между ушей, может тебя безнаказанно обматерить в пять этажей, да еще и пнуть — и ему за это ничего, ничего, Антоха! — не будет! Понимаешь? А за свою помощь тебя не то, что благодарить не будут, тебя будут такой грязью поливать, что ее лопатой раскидывать придется! Дедушку спасли, а на полу наследили! Приступ купировали, но долго ехали! Кардиограмму сняли, а сердце не послушали, а вдруг там инфаркт? Не сталкивался? Это та самая линия, брат, куда тебя так тянет!

Эффектно завершая его речь, над головами громыхнуло так, что ощутимо дрогнул тротуар под ногами. На миг все тени стали очень четкими, когда молния змеей промчалась по рыдающему небу. Умолкшие было сигнализации автомобилей торжествующе взвыли, ощутимо прибавив в количестве.

— Не искушай меня, Люцифер! — сказал наконец Антон, складывая пальцы левой руки крестиком и направляя на сидящего Серегу.

Против воли, словно прорвало, оба начали смеяться, сначала негромко, потом все сильнее, шумнее, взахлеб. Дождь, злясь, что его победоносный грохот оскверняют непонятной ему радостью, заметался, свирепо истязая кипящие от ударов водяных горошин лужи.

— Вот ты идиотина все же, — задыхаясь, произнес Серега, вытирая слезы, бегущие из покрасневших от хохота глаз. — Ты хоть сам понимаешь, какая ты безнадежная идиотина?

— Понимаю, Сереж, понимаю, — Антон улыбнулся, присаживаясь обратно на лавку и снова откидываясь на спинку, бережно прижимая к себе больную руку. — Наверное, все мы краешком мозга понимаем, что быть медиком — это быть немного умалишенным. Есть что-то такое в дебрях нашего разума, что нас толкает приходить на работу даже тогда, когда за нее платят руганью и заранее ненавидят, на работу, которая ничего, кроме усталости, боли и пустоты в душе, ничего не приносит, что-то, что, наверное, не лечится даже нейролептиками. И, что самое обидное, нам нравится болеть. Хоть мы этого никогда и не признаем. Мы неизлечимы.

— Не спорю, — хмыкнул напарник. — Главное, чтобы не были безнадежны. А так… поболеем пока, куда деваться? Может, изобретут лекарство для нас, а, Вертинский?

— Кто знает, — задумчиво произнес Антон, глядя на мелкий бисер водяной пыли, поднятой неистово колотящим по брусчатке ливнем. — Кто знает…

Взгляд со стороны

Проснулся я, наверное, с пятой попытки. Нет, вру, конечно, максимум с четвертой. Или третьей. Точно не помню, голова как чужая после двадцати часов работы. Сплошное издевательство над простым фельдшером: вызов — на станцию, вызов — опять на станцию, вызов — снова на станцию. И только глаза зажмуришь, только курткой накроешься: «НА ВЫЗОВ БРИГАДЕ ВОСЕМЬ». Чтоб вам лопнуть…

Если меня не подвел на сей раз слух, позвали амбулаторно[21]. Это еще ни о чем не говорит, но все же лучше, чем дальнее село и полкилометра пешком в такую холодину под зыбким лунным светом спотыкаться о камни тропинки, чтобы разъяснить очередной, пригревшейся под одеялом селянке, что голова у нее болит от подпрыгнувшего АД, которое она и сама могла вполне вернуть к рабочим нормам, скушав таблетку нифедипина, стоящего тут же, на трюмо. Амбулаторно… кого черт принес в такое время амбулаторно? Если бы действительно плохо себя чувствовал — вызвал бы на дом, а уж если нашел силы дойти до станции — значит, не так уж плохо себя чувствовал. Ну а если все не так плохо — так какого дьявола тогда вообще пришел в четыре часа ночи?

Я зашарил ногами под кушеткой в поисках туфлей, зафутболив одну из них в результате аж под тумбочку. Ругнувшись, встал на карачки, разыскивая обувь в темноте.

— Ты чего там шуршишь, Витька? — поднял голову с подушки водитель. — Вызвали?

— Лежи, лежи, амбулаторно нас, — пальцы наконец-то ухватили туфлю за задник.

— А вдруг повезем?

— Позвоню, если повезем, — пообещал я, с кряхтением натягивая обувь — ноги так отекли за сутки, что туфли казались чужими.