Записки гайдзина

– Так у него позиция и без пирожков мягкая, куда еще смягчать. Я ведь не зря говорю: они народ очень безобидный, и когда-нибудь их это погубит. Но нашему брату оно только на пользу. Выпьем же за японскую безобидность!

– Ваня, иди ужинать! – позвала Татьяна и принялась вылавливать пельмени шумовкой. Когда Ваня вышел к столу, я закусывал огурцом.

– Привет, каратист!

– Здрасте.

– Как в школе дела?

– Ой, Вадичек, пока не забыла! – Татьяна поставила передо мной тарелку пельменей, достала со шкафа какой-то бумажный лист и положила рядом. – Вот, принес и не может объяснить. А нам интересно, что это такое красивое дали.

– Грамотей! – сказал я. – Читать до сих пор не научился?

– Да я могу... – засмущался Ваня. – Тут просто эти сложные, как их...

– Они не сложные, они просто очень рукописные. Я тоже неважно такие разбираю. Хотя основное уже ясно – это почетная грамота.

– Я так сразу и подумал! – обрадовался Федька и сунул мне в руку вторую рюмку. – За наши победы!

Закусив пельменем, я потащил мизинец вниз по прихотливым закорючкам, каллиграфически выведенным черной тушью.

– Ну вот: «Иван Репейников». Фамилию-то разобрал?

– Разобрал. А дальше не могу.

– «...награждается за второе место на турнире...»

– Это каратэ! – сообразил Федька. – Тогда еще лучше. Сейчас отдельно выпьем за боевые победы.

– «...посвященном славной годовщине...»

– Подставляй рюмку.

– «...взятия Порт-Артура.»

Бутылочное горлышко подпрыгнуло, стукнуло по рюмке и опрокинуло всю водку мне в пельмени. Следом из стеклянного сосуда вылетело еще полста нечаянных грамм, распределясь по всему столу и частично по документу.

– ГДЕ?!?! – Федька вскочил, схватил грамоту, стряхнул с нее алкоголь. – Где это написано?

– Да вот. «Рёдзюн». По-китайски «Люйшунь». По-русски «Порт-Артур»...

Федька обвел нас непонимающим взглядом.

– Это они что, серьезно?

– Ну, а чего такого? Годовщина славная, разве нет?

Он перевел взгляд на сына.

– И ты там занял второе место?

– Да... – пролепетал Ваня. Он весь съёжился и, казалось, готов был сейчас же бежать исправлять роковую оплошность – только еще не понял, какое место от него требовалось взамен: первое или последнее.

– Федя, ешь пельмешки! – напомнила Татьяна. – Вадичек, давай я тебе других положу.

– Да ладно, – сказал я. – Всё в один живот. Какая разница, по очереди или сразу? Тем более, что и тост уже произнесен.

Облизав ложку из-под сметаны, я зачерпнул ей водки пополам с пельменной жижей.

– За боевые победы, Федор!

Федька поморщился. Сел. Налил. Выпил. Опять поморщился. И сказал:

– Ну, в общем, да... Чего, собственно... Дело давнее... Только все равно, пусть не думают... А то мы силенок поднакопим, да и заберем у них обратно.

– У них уже не заберем. Он давно уже не у них.

– Ну, заберем чего-нибудь другое... Мало ли... С работы чего-нибудь утащим...

В моей тарелке плавали два захмелевших пельменя.

– И с Дармоедой разберемся. Ирисками он нас не купит. Пусть собирает своих страховиков. Я скажу все, как было. Ты переведешь...

– Переведу... Легко... Все, как было...

Оставался один пельмень. Он злостно ускользал от моей вилки.

– Давай по последней, и начнем культурную программу.

– Нет, Федор, я уже пойду.

– Куда?! Сейчас кино будем смотреть! «Полицейская академия три».

– Мне кина на сегодня хватит... Дома стирка, уборка... На посошок, и все.

Я зачерпнул непослушный пельмень ложкой и поднял рюмку.

– За крейсер «Варяг»! – сказал Федька.

– Правильно, – кивнул я. – За честное и своевременное открытие кингстонов.

– Ты пораженец.

– Наверно.

– Тебе не стыдно?

– Стыдно...

От Репейниковых я обычно возвращался двором, но сейчас двор между блоками университетских квартир был непроходим. Выбравшись на узенькую расчищенную улочку, я двинулся в обход, мимо двухэтажных домиков за невысокими каменными заборами. У некоторых калиток срабатывали фотоэлементы – тогда загорался фонарь, и становился виден заваленный снегом садик: торчащие из сугробов низкие деревца и белые бугры над камнями. На одном крыльце стояла молодая женщина с зонтиком – она стряхивала с него снег, чтобы сложить. За спиной у нее, уронив набок черную голову, спал младенец в кенгурушнике. В желтом свете фонаря розовели голые пяточки.

Наверное, тоже из гостей, – подумал я.

О вечных вопросах

Большинство религий и этических систем возводят невозмутимость и спокойствие в ранг высокой добродетели. Гневаться грешно. Праведник всегда благостен и невозмутим. Религиям согласно вторят врачи и психологи. Не накручивайте себя! – говорят они. – Избегайте лишних стрессов! Легче вовремя предупредить, чем ликвидировать последствия!

Пишущий эти строки вполне солидарен с таким подходом. Более того – такой подход стал частью его натуры. Путем длительного и упорного самовоспитания мне удалось в значительной мере обуздать холерическое начало в моем темпераменте. На многие вопросы я приучился смотреть философски, и вывести меня из состояния душевного равновесия теперь не так-то легко.