Записки гайдзина

– А еще мне нравится, как по-японски «понедельник».

– Ну?..

– «Заебон»!

– Как?! – не поверил я своим ушам.

– А разве не так?

– Всегда было «гэцуёби».

– А вторник?

– «Каёби».

– А дальше?

– «Суйёби», «мокуёби», «кинъёби», «доёби»...

– Во! Точно! «Доёби»! А мне почему-то запомнилось «заебон». Выходит, это пятница?

– Суббота.

– Мда... Попробуй выучи такой неприличный язык...

– Как же ты преподаешь? – спросил Владлен Эдисонович. – У тебя студенты хорошо понимают английский?

– Мой английский понять несложно, – самокритично сказал профессор. – Проблема не в языке. Проблема в менталитетe.

– То есть?

– Ну, вот тебе пример. У меня один аспирант выращивает кремний на опытной установке. Сам знаешь, все кристаллы никогда хорошими не выходят. Большая часть бракуется, что-то остается. Это нормально, так всегда. А тут еще и не повезло парню с первого раза. Из десяти кристаллов ни одного хорошего. Приходит ко мне, весь озадаченный. Сэнсэй, говорит, в чем тут дело? Я его успокаиваю: мол, всё делаешь правильно, тебе просто не повезло по закону бутерброда. Он не понимает. Я ему говорю: знаешь закон бутерброда? «Бутерброд падает маслом вниз» – слышал про такой закон? Нет, отвечает, не слышал. Я ему говорю: ты купи в магазине батон, дома порежь его на двадцать кусков и каждый намажь маслом. Сложи все в тарелку, а потом брось к потолку, чтобы они по комнате разлетелись. И посчитай распределение – сколько маслом вверх, а сколько вниз. Он кивнул, поклонился и говорит: хорошо, сэнсэй, я сегодня же это сделаю.

– Ничего себе, – сказал Владлен Эдисонович. – У них что, так туго с чувством юмора?

– Почему туго... У них просто традиционный восточный взгляд. Если сэнсэй говорит, значит надо выполнять, а не смеяться. Но потихоньку отмирает этот взгляд. У меня только один аспирант такой серьезный, а все остальные с чувством юмора. Любые задания воспринимают как шутку. И не выгонишь ни одного – за обучение уплачено.

– А вот у нас в Юнайтед Стэйтс... – начал было Владлен Эдисонович, но не договорил. В дверь просунулась голова Гены Сучкова и задвигала бровями. Мы проворно соскользнули с оранжевых полотенец – но только успели добежать до выхода, как Гена заскочил в сауну целиком, захлопнул дверь и схватился обеими руками за деревянную ручку.

– Кто же так стоит на шухере? – укоризненно шепнул ему Рауль Абрамович. – Надо было заблаговременно!

– Чччч! – прошипел Гена и припал ухом к двери. С полминуты все молчали.

– Вот он, закон бутерброда, – заметил Владлен Эдисонович. – А я уже пропотел. Мне бы выйти уже...

– Придется подождать, – шепотом сказал профессор. – Сейчас бабушки помоются и пойдут в бассейн. А мы вылезем – и через коридор в наше отделение. Сколько их там всего?

– Не знаю, – честно признался Гена. Я услышал шорох, и сразу сюда. А они вон как быстро.

– Вода течет? Воду слышно?

Гена еще раз приложил ухо к двери – как вдруг дверь слегка дернулась. Гена подпрыгнул на месте, крепче вцепился в ручку и уперся тощей ногой в косяк. Я поспешил ему на помощь. С той стороны подергали еще пару раз.

– Выпустите меня! – взмолился Владлен Эдисонович. По его бакенбардам струился пот. – Я притворюсь японкой!

– На пол, Владлен, на пол! – скомандовал Рауль Абрамович. – Внизу легче.

Владлен Эдисонович принял положение лежа. Дверь больше не дергалась, но мы с Геной боялись ее отпустить – еще минуту не выпускали ручки и не отрывали ног от косяка. Рауль Абрамович тем временем обмотал вокруг себя оранжевое полотенце, а из маленького сделал подобие чадры.

– Все спрятал, – сказал он. – Делайте так же. Ни одна бабушка не испугается.

Дверь рванулась с удвоенной силой. Мы с Геной вцепились в ручку что было мочи – но со второго рывка она оторвалась. Споткнувшись о лежащего на полу Владлена Эдисоновича, мы оба завалились в промежуток между полками и кирпичной стенкой, отгораживающей печь.

В дверях стоял давешний импозантный мужчина в резиновых сапогах. Округлив глаза, он смотрел на открывшуюся ему сцену из античной жизни. Патриций в оранжевой тоге, египетский сфинкс и два поверженных легионера.

– Мы перепутали, – сказал я, потирая ушибленный затылок. – Мы не умеем читать. Мы боялись испугать женщин. Извините, пожалуйста...

Глаза мужчины немножко сузились обратно.

– Ага, – сказал он. – Конечно...

Дверь закрылась.

– Ну вот, – сказал Рауль Абрамович, снимая с себя тогу и расстилая ее на полке. – Ложная тревога. Нет там никаких бабушек.

Поместив отломанную дверную ручку на кирпичи, мы покинули сауну. Владлен Эдисонович открыл дверь на улицу, ступил за порог – и вдруг молниеносно впрыгнул обратно, отдавив мне ногу.

– Там в воде кто-то сидит! – прошептал он. – Там бабушка!

– Через коридор! – скомандовал Рауль Абрамович. Мы бегом пересекли мыльню, вышли в предбанник и остановились под занавеской.

– Перебежками по одному, – сказал профессор. – Кто первый?

– Давайте я, – вызвался Владлен Эдисонович. Он высунул голову из дверей, повертел ей туда-сюда, прижал к паху полотенце и засеменил по дуге в соседний вход – но через две секунды прискакал обратно с изменившимся лицом.