Читаем Записки гайдзина полностью

Я прислонил велосипед к стене под вывеской и толкнул дверь, зазвенев колокольчиком. Раздвинул занавеску из бамбуковых висюлек, вошел. Кирико взглянула на меня из-за стойки, не поворачивая головы, – я лишь увидел, как перекатился зрачок в узком глазу. Обычно она встречала гостей совсем иначе – семенила навстречу, мелко кланялась, пискливо лепетала приветственные фразы. Это был стандарт, узаконенный веками ритуал, отработанный до автоматизма навык. Часть профессии, рутина. А то, что иногда видел я, было вожделенной альтернативой – смиренная служанка вдруг превращалась в надменную тигрицу, даму роковой масти, недоступную красавицу из какого-нибудь Гонконга или Сингапура, никак не из Японии. Эта роль шла ей куда больше, но игралась куда реже – например, когда в пустующий бар заходил старый, все понимающий друг. Впрочем, игралась роль совсем недолго, от силы минуту – так маска, ради шутки приставленная к лицу, за отсутствием завязочек быстро возвращается на колени.

Ее зрачок все смотрел на меня из угла подведенного тушью глаза, губы были иронически поджаты, круглые серьги цыганского размера неподвижно застыли. Я поспешил подыграть – развернул голову в профиль, задрал повыше подбородок и томно пригладил волосы растопыренными пальцами. Кирико прыснула, вслед за ней расхохотался я, маски попадали на пол и стали больше не нужны.

– Давно не виделись, – сказала Кирико.

– Давно, – согласился я, усаживаясь за стойку.

– Четыре месяца.

– Наверно.

– Не наверно, а точно. Что у тебя нового?

– Все то же. Ничего такого из ряда вон.

– А у меня из ряда вон. Со мной произошла сэкухара.

– Чего произошло?

– Сэкухара. Сэккусюару харассмэнто.

– Кто же этот злодей?

– Ты его должен знать. Он тоже из университета.

Пазл сложился.

– Ага, – сказал я. – Все понятно. Злодея зовут профессор Набаба. Угадал?

– Точно. Набаба-сэнсэй. Ты его хорошо знаешь?

– Сегодня в обед познакомился. Он мне фотографию показывал, там ты была.

Кирико вздохнула.

– Противно вспоминать...

– Ну и не вспоминай!

– Нет. Я все тебе расскажу.

– Давай лучше выпьем. Зачем я на велосипеде ехал по такой жаре? Годовщина у нас, или как? Смешай мне что-нибудь ностальгическое.

Кирико повернулась на сто восемьдесят, кокетливо склонила голову набок и оглядела уставленные разномастными емкостями полки.

– Как насчет бурураки?

– С удовольствием.

Кирико грациозно изогнулась, свела лопатки, сжала кулачки. Так она делала всякий раз, когда ей предстояло смешать свой коктейль – оригинальный, неповторимый, выстраданный.

* * *

Сочинение алкогольных коктейлей было для хозяйки «Складного ножика» всепоглощающей страстью. Банальные «отвертки» и «кровавые мери» ее давно не вдохновляли, их приготовление увлекало не более, чем навешивание бирочек на именные бутылки. Артистическая натура просила творческого полета, креативного поиска, раздачи путевок в жизнь доселе небывалым букетам и наименованиям. Поэтому, едва закончив барменские курсы и вступив во владение «Ножиком», Кирико предалась самозабвенному изобретательству.

Стезя изобретательницы оказалась скользкой и тернистой. Все бы ничего, кабы изобретаемые коктейли не приходилось по многу раз дегустировать – при досадном свойстве алкоголя затуманивать голову дегустатора до полной отключки. Сколько раз бывало, что пытливая мама-сан, не смыкавшая глаз в опустевшем баре, к четырем утра наконец открывала единственно верную формулу искомого напитка, чтобы тут же свалиться на пол, не успев ее записать! Случалось, впрочем, и так, что новорожденный рецепт успевал быть записан на салфетке, салфетка утром отыскивалась, каракули успешно расшифровывались – но отвратительная бурда, которая получалась по этому рецепту, не имела решительно ничего общего с тем божественным эликсиром, который накануне казался венцом творения. Промучившись два года, Кирико поняла, что без ассистента не обойтись.

Найти такового среди пьющей публики тоже оказалось непросто. Большинство посетителей были начисто лишены воображения – их устраивал дешевый разбавленный виски, которым они тупо накачивались изо дня в день, чтобы выйти в тираж, так и не познав прекрасного. Обладатели более развитого вкуса встречались, но такие сами хорошо знали, чего хотели. Они обожали командовать. «Маргарита», но без соли!.. «Космополитэн», но без клюквы!.. «Секс на пляже», но без клубники!.. Ни тех, ни других не прельщали значительные скидки, сулимые за участие в дегустации. Рискованной дармовщинке предпочиталось знакомое разорение. Романтики попадались крайне редко. Но попадались.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Антон Райзер
Антон Райзер

Карл Филипп Мориц (1756–1793) – один из ключевых авторов немецкого Просвещения, зачинатель психологии как точной науки. «Он словно младший брат мой,» – с любовью писал о нем Гёте, взгляды которого на природу творчества подверглись существенному влиянию со стороны его младшего современника. «Антон Райзер» (закончен в 1790 году) – первый психологический роман в европейской литературе, несомненно, принадлежит к ее золотому фонду. Вымышленный герой повествования по сути – лишь маска автора, с редкой проницательностью описавшего экзистенциальные муки собственного взросления и поиски своего места во враждебном и равнодушном мире.Изданием этой книги восполняется досадный пробел, существовавший в представлении русского читателя о классической немецкой литературе XVIII века.

Карл Филипп Мориц

Проза / Классическая проза / Классическая проза XVII-XVIII веков / Европейская старинная литература / Древние книги