Записки гайдзина

– Ура-а-а!!!... За щедрость!!!... За душу!!!...

Я вернул пустой стакан на стол и засунул в рот кусок пиццы. В следующую секунду, как танк над окопом, надо мной навис бюст Памелы.

– Караоке простаивает. Споешь?

– Спою.

– Что споешь?

– Оперу спою.

– Оперы нет.

– Тогда не спою. Хочешь заказ?

– Хочу.

– Этой тоже заказ!!!

– Хай! Простите, у вас время вышло. Будете продлевать?

– Буду.

– Еще полчаса – две тысячи иен. С заказом – четыре тысячи иен.

– Держи.

– Ну чего? Раскочегарился? Башляешь?

– И этой тоже заказ!!!

– Хай! Еще две тысячи иен.

– Вообще всем заказ! Кто тут у вас есть? Всем заказ!!!

– Будет исполнено! Одну минуту... Двенадцать тысяч иен.

– На.

– Это десять тысяч. Нужно еще две.

– Погоди... Больше нету. Всем заказ минус одна.

– Кто «одна»?

– Не знаю. Минус кто-нибудь. Кто у вас остался?

– Роза, Анжелика, Барби, Виолетта... Но они заняты...

– Да, да, вот им всем заказ. Ничего, что заняты. Кто еще?

– Все, больше нельзя. У вас полчаса. Отдыхайте, пожалуйста.

В полчаса уместилось многое. Трогательные брудершафты, разбитые стаканы, бородатые анекдоты, дурацкий смех, очередная бутылка, удивленный Дзюнтаро с кассетой, камни, ножницы, бумага, много чего другого, обреченного на ретроградную амнезию, а в довершение всего – прямо перед глазами – белая табличка с красными иероглифами: «Не бросайте в писсуар окурки, мусор и др.»

Иероглиф «и др.» располагался по центру и был сильно засижен мухами.

Кто-то потеребил меня за правый локоть.

– Хорошие девочки, да?

– Ага...

– Примите мою визитную карточку.

– Угу...

– Я здесь часто бываю. Мы с вами еще встретимся.

– Ммм...

Зашумел слив. На выходе меня поджидал человек в жилетке.

– Простите, у вас опять время вышло. Будете продлевать?

– Буду...

– Две тысячи иен.

– В смысле не буду... Выход где?

Заказанные мною вышли меня проводить. Схватившись за перила на краю площадки, я посмотрел в черное небо, глотнул трезвящего ночного воздуха и оглянулся. Они стояли у дверей, выстроившись в шеренгу. У меня зарябило в глазах и засвербило в глотке.

– Сейчас спою, – сказал я.

Они молчали.

– Сейчас точно спою! – повторил я и развернулся к перилам. Внизу тянулась улица Накабяку, вдали мигали желтым светофоры, город спал.

– Пой! – послышалось сзади. – Спивай, хлопче!

И я запел.

* * *

Персидские, сиамские, ангорские, абиссинские, бенгальские, бомбейские, египетские, сомалийские и еще бог знает какие кошки всю ночь тусовались у меня во рту. Под утро к ним присоединились росомахи, скунсы, бурундуки, еноты, опоссумы, мускусные крысы, хорьки и прочая сволочь, налакавшаяся сивушных масел из химического состава водки Suntory. Когда я открыл глаза, сволочь ичезла, оставив после себя нечто неописуемое. Во рту это «нечто» даже не поместилось, расползлось по всей голове и остальному организму, забило извилины и сосуды, натолкалось в суставы и позвонки, обволокло потроха и сдавило душу.

С матраса я сполз на татами, уронил голову на пахучие соломенные рубчики и лежал так минут двадцать. Потом медленно поднялся на четвереньки и еще медленнее – на ноги. Квартира вокруг была моя.

Час я истязал себя под душем, час отлеживался, час снова истязал, пил слабый чай, проветривал голову на балконе, зарывался головой в подушки, сидел в позе лотоса, опять шел под душ, опять падал на матрас, опять пил слабый чай – и к середине дня почувствовал, что скоро начну оживать.

Зазвонил телефон.

– Привет, – сказал женский голос. – Это Люся.

– Ага... – сказал я. – То есть, нет, не понял... Какая Люся?

– Ты что, не помнишь? Ты вчера всех заказал, а меня не заказал. Дал телефон, сказал «звони». Вот я и звоню. Ты чё делаешь сегодня?

– Гоню похмелье...

– А потом?

– Еще не знаю.

– А когда повезешь меня на ирисы смотреть?

– Куда смотреть?

– На ирисы! Обещал вчера. Забыл?

– Почему забыл... Не забыл...

– Когда повезешь?

– А когда лучше?

– Прямо сейчас. У меня дэйто отменилось.

– Чего отменилось?

– Ну, свидание! С кексом. Позвонил, говорит: «не могу». До вечера свободна. Поехали, ты обещал.

– Ну хорошо, поехали...

– Через десять минут у Макдональдса. Жду.

На пятом коротком гудке я вспомнил, что ирисы расцветут через месяц. В парке у святилища Тораэмон цветение ирисов отмечалось ежегодным праздником, и случалось это всегда в начале июня. В мае цвели фиалки, пионы, рододендроны, камелии, левкои, пастушьи сумки, жимолости – а ирисы даже не думали цвести, только собирались. И я должен был их показывать какой-то неведомой Люсе.

К стене Макдональдса прилепился автомат с напитками. Купив банку холодного гречневого чая, я присел на капот своей «Хонды», откупорил, сделал глоток, зажмурился...

– Привет!

Люся стояла передо мной, кокетливо склонив голову набок. Я напряг память, пытаясь соотнести эту картинку с ночными впечатлениями. Ничего не получалось. Джинсы, серая куртка, волосы убраны в хвостик, никакой косметики. Если я и видел ее накануне, то в другом обличьи.

– Как здоровье?

– Спасибо, лучше.

– Учудил ты вчера, конечно.

– Чего я учудил?

– Не помнишь?

– Нет...

– Оперу ты вчера пел! У нас у всех уши заложило.