Записки гайдзина

Пришлось подробно описать маршрут.

— Ничего себе, — удивился бонза. — Это ведь часа три!

— Два с половиной.

— Красиво сейчас, правда? Все такое красное, желтое…

— Очень красиво.

— Я бы тоже на велосипеде катался. Но некогда, работы много.

— Понятно. Сутры, медитации…

— Ха! Какие слова знает… Давно в Японии?

— Девятый год. Последний. Весной контракт заканчивается.

— А потом? Обратно в Россию?

— Да, обратно…

Бонза покивал, взялся за бутыль и снова наполнил стаканы.

— Позволительно ли священнику выпивать? — спросил я.

— А почему нет?

— Ну как… Разве буддизм не запрещает?

— Буддизм запрещает себя отравлять. Но ведь я себя не отравляю, я просто пью. Кому от этого плохо?

— Тогда кампай.

— Кампай.

Спаниель задумчиво потянул носом воздух, перебирая букет винных паров.

— Замечательно, наверное, медитируется после такого напитка, — сказал я.

— Что? — переспросил бонза.

— Вы вообще медитируете? Хоть иногда?

— А-а… Ну, это раньше, давно, когда в семинарии учился… Там положено было.

— Проходили по программе?

— Угу.

— А теперь?

— Теперь я по договорам работаю.

— В каком смысле?

— Заключаю договора с предприятиями. На обслуживание. Как умрет у них кто-нибудь, так мне сразу звонят: Танака-сан, пожалуйста приезжайте, совершите ритуал.

— Часто умирают?

— Постоянно. Знаешь, сколько у меня договоров? Я уже и сам не помню.

— Ну это ладно. Это заработать. Я имею в виду: в духовном смысле. У вас что, не возникает потребности?

— Я ж говорю: у меня договора! Вот, скажем, если отсюда к озеру едешь, то слева будет винокурня. Они там «Цветущую весну» делают.

— Знаю.

— Ну вот. Только за последний месяц — три покойника. Они там нюхают эту свою сивуху, травятся, а мне их потом отпевать.

— Допустим… Но я о другом. Вот вы — духовное лицо. Вы буддист. Даже не просто буддист — вы последователь дзэна. Так или не так?

— Ну?..

— Вы знаете, что такое сатори?

— Спрашиваешь. Еще бы я не знал, что такое сатори.

— Вот мне и интересно. Вам что — никогда не хотелось его достичь?

— Погоди. Откуда ты все знаешь?

— Ну, интересуюсь… Книги читаю…

— Я не понял. У вас в России что — христианство?

— Христианство.

— Значит, ты христианин?

— Да не то чтобы…

— А кто?

— Сам не знаю… Всем понемножку интересуюсь. Вот, особенно дзэном…

— Почему именно дзэном?

Он смотрел на меня из-под длинного козырька своей бейсболки и ждал ответа.

Нужно было что-то отвечать.

И я ответил.

* * *

— Святой отец! — так начал я. — Бодхидхарма, первый патриарх, сказал императору У, что ничего святого нет — но я все-таки обращусь к тебе именно так: святой отец. Не потому, что хочу перечить основателю учения, а потому, что вопрос затронут нешуточный. Наши многочисленные и разношерстные предки за прошедшие века напридумывали столько богов, что разбегаются глаза и смущается ум. Когда меня тычут носом в этот паноптикум и требуют назвать одного — я впадаю в ступор. Да, конечно, есть вера отцов, есть традиции — но когда любишь отчизну исключительно странной лермонтовской любовью, то было бы странно креститься непременно через правое плечо. Настоящий гайдзин всегда обречен на широкий взгляд.

Когда-то разные религии по-разному объясняли происхождение и устройство мира. Можно было сравнивать и спорить. Сегодня, когда римский папа признал правоту Галилея, уже глупо вспоминать слонов и черепах — суть религий давно не в космологии. Но в чем тогда их суть? Что сравнивать?

Иные утверждают, что лучший критерий — религиозная мораль. Выше та вера, которая эффективнее заставляет своих адептов соблюдать заповеди. На эту тему тоже ведутся горячие споры. Чьи боги менее кровожадны? Во имя какой доктрины творилось меньше злодейств? В чьей пастве лучше статистика грехов? Какая религия благодатнее для социума?

Пусть спорят на здоровье. Мне это неинтересно. Я не царь, не вождь и не духовный лидер. Я не должен обеспечивать законопослушание подданных. Мое мнение по данному вопросу мнением социума все равно не станет. Позвольте отщепенцу примерять духовные одежды на себя одного.

И вот я их примеряю — конечно, мысленно, вскользь, невсерьез. На большее у меня — ни времени, ни желания, ни достаточно глубокого интереса. Я так устроен. Мой организм не вырабатывает гормонов вины в том количестве, когда человек стонет под тяжестью грехов, содеянных или мнимых. Гормоны страха не пугают меня картинами адского пламени, да и небесные кущи едва ли соблазнят. Когда я слышу разговоры о спасении — будь то вознесение в рай или переход в нирвану — во мне мало что отзывается. Более того: мне даже скучно внимать рассуждениям о добре и зле. Почему, не знаю. Скучно — и все тут.

Мне интересно другое. Интересно следующее.