Записки гайдзина

Персидские, сиамские, ангорские, абиссинские, бенгальские, бомбейские, египетские, сомалийские и еще бог знает какие кошки всю ночь тусовались у меня во рту. Под утро к ним присоединились росомахи, скунсы, бурундуки, еноты, опоссумы, мускусные крысы, хорьки и прочая сволочь, налакавшаяся сивушных масел из химического состава водки Suntory. Когда я открыл глаза, сволочь ичезла, оставив после себя нечто неописуемое. Во рту это «нечто» даже не поместилось, расползлось по всей голове и остальному организму, забило извилины и сосуды, натолкалось в суставы и позвонки, обволокло потроха и сдавило душу.

С матраса я сполз на татами, уронил голову на пахучие соломенные рубчики и лежал так минут двадцать. Потом медленно поднялся на четвереньки и еще медленнее — на ноги. Квартира вокруг была моя.

Час я истязал себя под душем, час отлеживался, час снова истязал, пил слабый чай, проветривал голову на балконе, зарывался головой в подушки, сидел в позе лотоса, опять шел под душ, опять падал на матрас, опять пил слабый чай — и к середине дня почувствовал, что скоро начну оживать.

Зазвонил телефон.

— Привет, — сказал женский голос. — Это Люся.

— Ага… — сказал я. — То есть, нет, не понял… Какая Люся?

— Ты что, не помнишь? Ты вчера всех заказал, а меня не заказал. Дал телефон, сказал «звони». Вот я и звоню. Ты чё делаешь сегодня?

— Гоню похмелье…

— А потом?

— Еще не знаю.

— А когда повезешь меня на ирисы смотреть?

— Куда смотреть?

— На ирисы! Обещал вчера. Забыл?

— Почему забыл… Не забыл…

— Когда повезешь?

— А когда лучше?

— Прямо сейчас. У меня дэйто отменилось.

— Чего отменилось?

— Ну, свидание! С кексом. Позвонил, говорит: «не могу». До вечера свободна. Поехали, ты обещал.

— Ну хорошо, поехали…

— Через десять минут у Макдональдса. Жду.

На пятом коротком гудке я вспомнил, что ирисы расцветут через месяц. В парке у святилища Тораэмон цветение ирисов отмечалось ежегодным праздником, и случалось это всегда в начале июня. В мае цвели фиалки, пионы, рододендроны, камелии, левкои, пастушьи сумки, жимолости — а ирисы даже не думали цвести, только собирались. И я должен был их показывать какой-то неведомой Люсе.

К стене Макдональдса прилепился автомат с напитками. Купив банку холодного гречневого чая, я присел на капот своей «Хонды», откупорил, сделал глоток, зажмурился…

— Привет!

Люся стояла передо мной, кокетливо склонив голову набок. Я напряг память, пытаясь соотнести эту картинку с ночными впечатлениями. Ничего не получалось. Джинсы, серая куртка, волосы убраны в хвостик, никакой косметики. Если я и видел ее накануне, то в другом обличьи.

— Как здоровье?

— Спасибо, лучше.

— Учудил ты вчера, конечно.

— Чего я учудил?

— Не помнишь?

— Нет…

— Оперу ты вчера пел! У нас у всех уши заложило.

— Подумаешь, оперу… А какую оперу? «Евгения Онегина» или «Хованщину»?

— «Супружество нам будет мукой» — это что?

— «Евгений Онегин».

— Ну так мы едем?

— Залезай.

Я сел, поставил чай в специальную держалку, пристегнулся, вырулил на шоссе и взял курс на святилище.

— Это далеко? — спросила Люся. — К шести вернемся?

— Вернемся.

— Мне опаздывать нельзя. В полседьмого уже на работу везут. А до того душ, макияж, одеться…

— Тяжело вам.

— Что делать… Зато деньги.

— Большие?

— Ну как… В самом клубе не очень большие. Если танцуешь или заказов много, еще ничего. Заказ пополам делится — сэнка тебе, сэнка заведению. Но основные деньги идут с дэйтов.

— Со свиданий?

— Ага. Если правильного кекса подобрать, то заработать можно очень хорошо.

— Как это «правильного»?

— Ну, с деньгами! Это ведь не так просто — распознать денежного кекса. Многие не умеют. Скажем, думают: вот, с мобилой пришел, значит богатый. А на самом деле все наоборот — с мобилами в кабаки только шестерки ходят. Которым могут позвонить и на работу вызвать. Богатые ходят без мобил. А самые богатые — даже без часов. Я всегда на руки смотрю: если часов нет — значит, очень хороший кекс, состоятельный. Но это редко.

— Ну ладно, а дальше?

— Дальше техника. Ты должна перед ним мелькать, но ненавязчиво. Как будто тебя все типа заказывают, рвут на части и тебе не до него. И он потихоньку начинает думать: а чё это, собственно?

— И делает заказ.

— Сначала может и не сделать. Может сам подсесть, если там у него знакомые. Или нас к нему могут без заказа подсадить, если он большая шишка. Ты ему тонко намекаешь. И если он заказа не делает, сажаешь его на мороз.

— Это как?

— А вот так! — Люся сложила на груди руки, вздернула подбородок и уставилась куда-то в сторону. — Типа знать тебя не желаю и общаться не буду. Если он десять минут на морозе сидит и в ус не дует, значит это жмот, нечего с ним и возиться. А если не выдерживает и делает заказ, то можно раскручивать дальше.

Вдоль дороги тянулись свежезасеянные поля. Тут и там виднелись согбенные крестьяне с ящиками рисовой рассады на поясе. Разгребая воду резиновыми сапогами, они втыкали рассаду в те редкие места, где оплошала сеялка.