Записки геологоразведчика. Часть 1: Семейные хроники, детство, школа

В этом доме у мамы появилась хорошая подруга – Фира Соломоновна. Работала она где-то машинисткой. Родом из Москвы, жена работника органов НКВД, который арестован и обвинён в каких-то грехах. После этого бесследно исчез. Сын их, Фима, закончил семь классов нашей школы и поступил в Ленинграде в техникум авиационного приборостроения. По специальности не работал, а ушёл в киношные дела. Кстати, в 1956 г. муж Фиры Соломоновны реабилитирован. Ей предложили вернуться в Москву и дали 2-комнатную квартиру, причём разрешили делать выбор. Видимо, муж был достаточно высоким чином в той иерархии. Вскоре мама привела к соседке и меня. У неё имелась очень большая фонотека пластинок и патефон (это в те годы акустический проигрыватель с ручным пружинным заводом). В основном, это были записи оперных арий Шаляпина и Карузо. Эти имена и музыка прозвучали для меня впервые, но особого впечатления не произвели. В стране в то время Шаляпин и Карузо не то чтобы были под запретом, но не были разрекламированы. Однако потом Фира Соломоновна поставила румбу и фокстрот. Вот эти ритмы, живые и экспрессивные, мне очень понравились. Такую музыку я услышал впервые, как оказалось, полюбил джаз на всю жизнь. Потом, уже позднее, приходя к соседке в гости, ставил, в основном, джазовые пластинки, которых у неё имелось десятка два.

В доме проживали несколько семей проходчиков и забойщиков на подземных работах. Нам как-то и в голову не приходило, насколько опасен тот труд. По соседству жила красивая семейная пара Гаврилюк. Он молодой, здоровый парень с мощной шевелюрой на голове. И вдруг соседи сказали, что произошёл несчастный случай. Во время бурения шпуров сосед попал то ли на отказ, то ли на "стакан". В забое произошёл взрыв. Это происходит в том случае, если во время последней плановой отпалки⁹ забоя не вся взрывчатка сдетонировала и часть её осталась в концах шпуров ("стаканы") или, вообще, если один из шпуров не взорвался ("отказ"). Это халатность взрывника, который должен после отпалки внимательно осмотреть забой, ликвидировать все остатки взрывчатки и дать разрешение на дальнейшее бурение шпуров. Гаврилюк остался жив, но страшно покалечился. Помню, как через месяц или два его привезли домой из больницы. Человека не узнать – это был глубокий инвалид. Весь дом переживал это событие. Я ещё несколько лет встречал в городе соседа – жена помогала ему передвигаться. Позднее я с этой семьёй не сталкивался, поскольку поменял место жительства.

О том, что шла тяжелейшая война где-то на Западе, малолетки Североуральска знали по необычному слову – "эвакуированные". Это те, кто бежал от наступающей немецкой армии и последующей оккупации. На Урале и в нашем городе таких семей было много. И если у них на новом месте не имелось родственников, жизнь проходила значительно хуже, чем у местного населения: жильё (буквально, угол) приходилось снимать в многонаселённых комнатах и бараках. Дети эвакуированных отличались от остальных ещё большим количеством заплат на штанах и рубашках. Какого-то ценного имущества, что можно поменять на еду и одежду, у эвакуированных не было. И подавляющее большинство их вернулось на родину после освобождения её от оккупации.

В 1945 г. в городе появились пленные немцы. Они укладывали каменное покрытие по Вокзальной и Ватутина. Работали хорошо – улица приобретала совершенно другой вид. Даже боковые кюветы обкладывались камнем. Покрытие это в таком виде простояло около пяти лет. Потом стало покрываться слоем земли от проходящих автомашин. Через десять лет на покрытие начали "накатывать" асфальт. Тогда же появились и немки в головных повязках, похожих на тюрбан. Кто они были и откуда, не знаю. По-русски не понимали. Возможно, трудармия из Германии. Взрослые дядьки из дома заставляли нас, пацанов, кричать им непристойности на немецком языке. Немки только улыбались, зная истинных заказчиков. В 1946 г. пленные куда-то исчезли.

В конце 1944 г. в город привезли много мужчин из Средней Азии. Говорили, что это трудармия, т. е. не бойцы горячего фронта, а мобилизованные для промышленной работы. Я, вообще, не могу представить, кому наверху в голову пришла мысль, зимой доставить этих людей на Северный Урал. Я встречал тех мужчин на улицах, на базаре. Что они там делали, не знаю. Одевались в какие-то халаты. Головы укутывали чем-то непонятным. В городе мужчин называли бабаями. Они страшно мёрзли в этом суровом климате. Некоторые из них замёрзли до смерти, а оставшихся в живых весной вывезли в "тёплые края" или отправили домой.