Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II. 1785-1789

Я узнал, что англичане просили русское правительство поддержать штатгальтера в Голландии и за это предлагали свое посредничество, чтобы принудить турок к миру, будто бы нарушенному, по их забавным уверениям, нами. Императрица слишком недовольна была их интригами и потому не хотела принять эти предложения. Однако, они отчасти подействовали, потому что через несколько дней после того Безбородко и Морков упрекали меня за то, что я, еще будучи в Киеве, поощрял вооружения турок. «Вот откуда, — говорила они, — начались затруднения, которые, раздражая умы, содействовали разрыву».

«Эти вооружения, — отвечал я, — были чисто оборонительные и возбуждены были приготовлениями с вашей стороны. Если уж нужно обращаться к прошлому, то гораздо естественнее приписать враждебность Турции страху от собрания ваших военных сил на Черном море, от торжественного путешествия императрицы, от энергических выражений Булгакова и той надписи, которую нам показывали в Херсоне: Здесь путь в Византию. И я не понимаю одного, — прибавил я, — каким образом советы Англии и Пруссии в столь короткое время могли так внезапно взволновать Порту и превратить ее страх в смелость».

Скоро узнал я через министров и через депеши Герберта подробности этой неожиданной перемены. Султан был прежде расположен к миру, он хотел заняться делами, присутствовал в совете и тормозил ход переговоров. Вдруг великий визирь пробуждает в нем две страсти, непреодолимые для турка: фанатизм, отуманивающий ум, и страх, вовлекающий в погибель. Августа 13, собравши большой совет или мушаверт, султан предписывает членам его хранить тайну и неосторожным угрожает карою. В следствие совещания, в котором рассудок заглушен был гордостью, яростью и невежеством, Булгаков приглашается на конференцию.

Интернунция встревожило это неожиданное приглашение; он спросил о поводе к тому. Ему отвечали, что это до него не касается. «Не забудьте, — сказал Герберт, — что Булгаков представитель союзницы императора, и что интересы обоих монархов одинаковы». «Олсун (пусть так), — отвечал мусульманский чиновник с презрением; — только сам великий визирь может объяснить свои намерения». Тогда интернунций обратился прямо в великому визирю Юссуф-паше и поехал к нему. Но его не приняли и послали к рейсс-еффендию. Шуазель действовал согласно с интернунцием. Они написали в решительных выражениях рейсс-еффендию, который не удостоил их ответом, и им оставалось только протестовать против этих поступков, заявив о том, к каким дурным последствиям они могли повести.

Булгаков один отправился на аудиенцию. Великий визирь, после сильных упреков, предложил ему немедленно согласиться на возвращение Крыма. Для написания ответа ему даже не дали съездить домой, а отвели только в особую комнату. Русский министр, по долгу своему отказавшись исполнить такое несбыточное предложение, хотел удалиться. Но великий визирь напомнил ему, что прошлою зимою он грозил Турции вторжением 60 000 войска, собранного Потемкиным, и объявил, что теперь все трактаты уничтожены, и что султан решился посадить его в Семибашенный замок с лицами его свиты, по его назначению. Булгаков избрал секретаря, трех драгоманов и двух слуг. Остальная свита возвратилась в Перу. Порта назначила пленному министру содержание, офицера для услуг ему, позволила ему взять свои мебели и пожитки и построила ему изящный киоск, чтобы он мог пользоваться воздухом.

Напрасно Шуазель и Герберт вновь протестовали против этого нарушения народного права. Их хлопоты, настояния и угрозы были бесполезны. Булгакова повезли в тюрьму на богато убранном коне, в сопровождении многочисленного отряда солдат.

Вскоре после этого удавили в Родосе старого крымского хана Сагим-Гирея в наказание за его потворство России. Между тем в Константинополе держали брата его Арслана; он был каким-то призраком хана, и, покровительствуя ему, хотели поддержать надежды и храбрость татар.

Турки, не слушая советов нашего посланника, сделали все, что только могло послужить к их осуждению. Их манифест был бессмыслен; вместо того, чтобы выставить основательные опасения, они выставили поводом к войне небывалые предложения со стороны России об уступке ей Тавриды и Бессарабии. Но первая была уже давно укреплена за нею трактатами, а о второй никогда не было речи. Наконец диван, чтобы напасть на Россию еще решительнее, после заключения Булгакова, велел турецкому флоту в лимане захватить русский фрегат Скорый. Этот фрегат, подкрепляемый бригом, отбился от турок, прошел мимо флота, сам нанес вред нескольким турецким судам в, невредимый, вошел в севастопольский порт.