Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II. 1785-1789

Если бы Монморен не был связан, он действовал бы откровеннее. Но, принужденный следовать чужой системе, он писал мне, что прежде, чем решиться на сближение, нужно было узнать настоящие намерения Екатерины относительно Турции и то, какие границы она полагает своим замыслам. Узнать это мне было не только трудно, но просто невозможно. Императрица на этот счет еще не имела твердых планов. Так как вознаграждения зависят от успеха или неудач, то при начале войны невозможно было знать условия, на которых заключится мир. К тому же — хотя это и странно, но совершенно справедливо — тогда не было даже определенного плана компании. Император убедительно просил Потемкина прислать ему свой, а князь все обещал и не посылал его. В мирное время он замышлял обширнейшие планы завоеваний, а во время войны, казалось, застигнут был врасплох. При ее объявлении он недели две был молчалив, нерешителен, испуган и не знал, как прокормить армию, и какие сделать распоряжения. Когда он наконец успокоился, и приготовления были сделаны, у него не могли добиться сведений для соображения плана компании вместе с Австриею. Согласились только, что русские осадят Очаков, а австрийцы Белград. Таким образом турки имели довольно времени, чтобы укрепиться для защиты. Завладение Крымом было их главною целью, и они приступили к этому, высадив 8000 отборного войска на северо-западной части полуострова, чтобы занять Кинбурн. Суворов командовал русскими; бой был упорный и кровавый; два раза мусульмане наступали и отбивали русских. Суворов, распоряжаясь, как полководец, и сражаясь, как солдат, собрал свои войска. Несмотря на рану, он продолжал битву, решил дело, прогнал турок и, преследуя их, получил еще рану. Потеря турок состояла в 4000 убитыми и множестве пленных; потеря русских была незначительна. Императрица праздновала победу молебствием.

Императрица с неудовольствием встретила известие, что переговоры о союзе четырех держав переносятся в Париж. Граф Кобенцель, по приказанию императора, хлопотал об ускорении дела. Мое положение затруднилось. Русские министры, недовольные моими нерешительными ответами, полагали, что я сам причиною этой медлительности, особенно потому, что я все настаивал, чтобы мне заранее объяснили условия, на которых Россия помирится с турками. Я мог только получить неопределенный ответ, что обстоятельства решат цену вознаграждения. Министры уверяли меня, что и не думают о разрушении Турции, а хотят только твердого мира.

Между тем как наша медлительность возбудила недоверие русского правительства, Пруссия увеличивала это недоверие, распространяя слух о предполагаемом будто бы сближении Франции с Пруссиею. Англичане, с своей стороны, извещали императрицу о содействии, оказываемом туркам французскими офицерами, которые работали в константинопольском арсенале. Потемкин упрекал меня за это. Англия, ободряемая нашею нерешительностью, в довольно сильных выражениях высказала русскому правительству сожаление по случаю предполагаемого союза России с Францией. На это императрица отвечала с достоинством и удивлялась неуместным упрекам. Она считала себя в праве искать себе союзников, где ей нужно. «Я не вмешиваюсь, прибавила она, — в связи лондонского кабинета с Пруссиею и Голландиею. Впрочем я буду поступать так, как другие поступают в отношении ко мне».

Передавая известия об этом Монморену, я настаивал на необходимости принять решительные меры и уверял, что иначе наши враги усилятся, а друзья охладятся. В особенности я требовал точных объяснений по случаю обвинений за наше содействие Туркам. Нужно было воспользоваться предложениями, нам сделанными. До этого времени императрица была умеренна в своих планах; но так как она не была связана союзом с нами, то первая блистательная победа могла подстрекнуть ее честолюбие и возродить ее замыслы о завоевании Константинополя. Находясь в таких обстоятельствах, я рад был отсутствию Фитц-Герберта; его ловкость меня бы гораздо более затруднила, и странная откровенность Фразера, английского поверенного в делах. На вопрос русских дипломатов, почему его кабинет действует так враждебно и возбуждает в Турции и в Швеции ненависть в России, он прямо отвечал: «Что же делать? Нам приказано делать во всем противное желаниям Франции. Она хотела мира между вами и Портою, мы произвели войну; если бы Франция желала войны, мы хлопотали бы о мире».

Императрицу очень позабавило это не дипломатическое объяснение; но прямой англичанин говорил чистую истину. Не смотря на это откровенное призвание, Англия и Пруссия предложили свое посредничество для мирного соглашения. Но императрица встретила его неблагосклонно, так как не считала его искренним.