Записки графини Варвары Николаевны Головиной (1766–1819)

Дочь императрицы стала предметом ее страсти и постоянных ее забот. Ее уединенная жизнь стала для нее счастием: как только она вставала, она отправлялась к своему ребенку и не оставляла его почти весь день; если ей приходилось провести вечер вне дома, она по возвращении всегда шла поцеловать ее. Но это счастие продолжалось только 18 месяцев. У маленькой великой княжны очень трудно прорезались зубы. Франк, врач его величества, не сумел ее лечить, ей дали укрепляющие средства, которые увеличили воспаление. В апреле 1808 года, с великою княжною сделались конвульсии, все врачи были созваны, но никакое лекарство не могло ее спасти. Несчастная мать не отходила от постели своего ребенка, дрожа при малейшем движении; каждая спокойная минута ей придавала некоторую надежду. Вся императорская фамилия собралась в этой комнате. Стоя на коленях возле кровати, императрица, увидевши свою дочь более спокойной, взяла ее на руки; глубокое молчание царило в комнате. Императрица приблизила свое лицо к лицу ребенка и почувствовала холод смерти. Она просила — императора оставить ее одну у тела ее дочери, и император, зная ее мужество, не колебался согласиться на желание опечаленной матери. Мне говорили, что, оставшись надолго в уединении, она пошла потом к принцессе Амалии. Последняя разделяла все заботы и всю печаль императрицы, но пережитые волнения подействовали на ее здоровье, и врачи потребовали немедленно кровопускания. Она согласилась на все, чтобы не покидать своей сестры. Утром этого печального дня (30 апреля) получилось известие о смерти младшей сестры императрицы, принцессы Брауншвейгской. Император благоразумно решил, что следует лучше сейчас известить об этом его супругу, потому что это новое несчастье, как бы оно ни было чувствительно, будет мало чувствительно для матери, раздираемой печалью. Принцесса Амалия рассказывала мне, что в первую минуту она хотела проводить ночи возле императрицы, но заметив, что из стеснения перед ней ее величество удерживала рыдания, она сочла нужным удалиться; ужасно сдерживать излияние печали, когда отчаяние и ропот не сопровождают его. Императрица оставляла при себе тело своего ребенка в течение 4-х дней. Затем оно было перенесено в Невскую лавру и положено на катафалк. По обычаю, все получили разрешение войти в церковь и поцеловать руку маленькой великой княжны. Риомандор Мезоннеф, бывший в то время церемониймейстером, говорил мне, что он видел, как ежедневно проходили на поклонение телу от 9 до 10 тысяч человек, что все были опечалены, и многие повергались на землю в слезах, уверяя, что это был ангельский ребенок. Погребальная процессия двигалась мимо моих окон. Гроб везли в карете, в которой сидела статс-дама графиня Литта и обер-гофмейстер Торсуков. Народ плакал и выказывал все знаки горести. Я не могу передать, что происходило со мной, и насколько это несчастие разрывало мне душу. M-me де-Тарант была в это время в Митаве, и мне недоставало ее утешений.

Битва при Аустерлице привела для России лишь к прекращению военных действий, Австрия заключила сама постыдный Пресбургский мир, в январе 1806 года. Россия поддерживала свои требования вооруженною силою, Пруссия присоединилась к ней, а в октябре несчастная битва при Иене и Ауэрштедте, уничтожив Прусскую монархию, отбросила остатки ее армии на русскую границу. Император благородно поддерживал своего союзника, но успех не соответствовал его намерениям: битва при Фридланде (в июне месяце 1807 г.) подвергала Россию нашествию Наполеона в такую минуту, когда она не была готова выдержать войну в стране. Император считал своей обязанностью избегнуть опасности, согласился на свидание с Бонапартом на Немане и подписал Тильзитский мир. Время этого мира замечательно и со стороны политической — для историков, которые возьмутся развить ее, и со стороны новых отношений и положений, к которым привело это событие при дворе и в Петербурге.

Бонапарт с каждым днем расширял свою власть незаконными средствами и, казалось, упразднял ею власть законных государей. Бонапарт потребовал, чтобы все государи съехались в Эрфурт. Бывший в то время в России всемогущим канцлером граф Румянцев держался той системы, что союз с Бонапартом необходим для поддержания трона и мира. Он влиял на императора, который, благодаря целому ряду быстро следовавших друг за другом неожиданных событий, сделался неуверенным и впал в уныние. Было решено, что его величество также отправится в Эрфурта. Эта поездка вызвала всеобщее огорчение. Обе императрицы делали все возможное, чтобы император переменил свое решение. Но даже Нарышкина, пользовавшаяся тогда громадным влиянием, не могла ничего достигнуть. Государь отправился в Эрфурт. Эта минута смутила все умы, но император сумел среди такой скорби и стольких затруднений найти новый путь, которому он должен был следовать, и будущее показало, как Небо вознаградило его настойчивость, дав ему славу, о которой потомство будет говорить с удивлением. Я предоставляю историку рассказать подробности стольких интересных событий.