Записки графини Варвары Николаевны Головиной (1766–1819)

Моя старшая дочь, которой было около 19 лет, стала выезжать в свет в это время. Она была принята с той благосклонностью, которую может ожидать кроткая и разумная молодая девица. Ее нежная и сердечная привязанность ко мне предохраняла ее от свойственных молодости увлечений. Внешность ее не представляет ничего привлекательного: она не отличалась ни красотой, ни грацией, и не могла внушить никакого опасного чувства. Строгие начала нравственности предохраняли ее от всего того, что могло ей повредить. Я была вполне в ней уверена и не принуждена была повторять ей истины, в которых почти всегда нуждается молодежь. Моя невестка, княгиня Голицына, о которой я уже говорила, имеет много детей и небольшое состояние. Она желала, чтобы ее старшая дочь получила шифр, надеясь, что она получит приданое в 12 000 руб., соединенное с этим отличием. Графиня Толстая, по моей просьбе, просила императрицу исходатайствовать у императора о милости для моей племянницы. Через некоторое время графиня Толстая сказала мне под секретом, что император отказал в милости, которую у него просили для матери, пять сыновей которой служили в армии, и что его величество основывал свой отказ на том, что и другие матери, имеющие такие же права, могут просить об этом, и что он думает дать этот шифр моей дочери, чтобы доказать моему мужу, что он по-прежнему к нему милостив. Я была очень признательна вниманию императора к нам, но не желала для моей дочери шифра, ставшего столь обыденной вещью. Я тем лучше сохранила секрет графини Толстой, что сейчас же о нем совершенно позабыла. Мой муж отправился в свои имения; эта поездка продолжалась несколько месяцев, он ее совершал почти ежегодно. В день нового 1810 года я отправилась по обыкновению поздравить Перекусихину — камерфрау императрицы Екатерины, особу замечательную по своему уму и привязанности, которую она сохранила к государыне, другом которой была в течение 30 лет. Ее племянник Торсуков, о котором я уже говорила, вернулся из дворца во время моего визита. Он сказал мне, входя: «Я был у вас, чтобы поздравить с милостью, пожалованной императором. Шифр…». «Моя племянница получила шифр!» вскричал я. «Какая племянница? — возразил Торсуков, — речь идет о вашей дочери». Я думала только о моей невестке и забыла всех тех, которые меня в эту минуту окружали. «Боже мой, — вскричала я, — какая досада!» Присутствовавший при этом Балашов, министр и военный губернатор, бывший в то время в большой милости, посмотрел на меня с удивленным видом[274]. Торсуков, испуганный моею откровенностью, пытался заставить меня оценить милость императора. Я это почувствовала и стала говорить о моей благодарности; затем я вслед отправилась повидаться с m-me де-Тарант, ожидавшей меня у m-me Тамара. Я чуть не плакала, объявляя им об этом событии; о нем уже знали у меня дома, и мои слуги были вне себя от радости. Швейцар назвал мне массу людей, которые уже успели заехать ко мне, чтобы по обыкновению принести поздравления. С тех пор, как мой муж оставил двор, это был первый знак памяти о нем императора, и эта память в связи с прошлым стала для некоторых источником беспокойства. Я нашла свою дочь столь же огорченной и по той же причине, что и я; но все же в конце концов нужно было и самим проявить свое участие в этом великом событии, и я отправилась поблагодарить императриц. Через три дня, гуляя в карете по набережной с m-me де-Тарант и детьми, мы встретили императора, гулявшего пешком; карета остановилась, и император изволил подойти к нам. Я воспользовалась этим случаем, чтобы выразить ему свою благодарность за его милости… «Я хотел показать графу Головину, — сказал император, — что моя старая дружба к нему осталась прежней. Я хотел также, чтобы ваша дочь одна получила шифр в этот день, чтобы показать вам, что я не хочу вас смешивать с другими».

Граф Ростопчин прибыл из Москвы и поселился в нашем доме. Возвращение моего мужа последовало вскоре после этого. Милость, оказанная нашей дочери, доставила ему большое удовольствие, в особенности, когда он узнала», каким образом император высказался по этому поводу. Граф Растопчин, впервые увидевший Петербург теперь со смерти императора Павла, хотел очень объясниться с князем Чарторыжским по поводу всего того, что произошло между ними, так как пытались уверить князя, что именно граф Растопчин старался об его увольнении. Я уже говорила об этом обстоятельстве[275]. Граф попросил моего мужа пригласить на обед князя Чарторыжского и его друга Новосильцова.