Записки графини Варвары Николаевны Головиной (1766–1819)

Ничто не может быть приятнее первого проявления чувства дружбы, ничто не должно останавливать его хода. Доверие, это увлечение дружбы, эта чистая невинность юности, походит на цветник с постоянно возрождающимися цветами. Любят, без страха и угрызений совести. Какое счастие, можно сказать даже более, владеть таким чувствительным сердцем, дружба которого внушает спокойствие и уверенность.

Гроза прошла. За ней следовала самая невозмутимая тишина. Воздух был мягкий и приятный. Все содействовало к тому, чтобы сделать нашу прогулку приятною. В продолжение некоторого времени охотились, потом взобрались на первый пригорок. С вершины его мы открывали прелестные виды. Цветы и земляника, казалось, росли под нашими ногами. Мы пошли потом на самый лесистый пригорок. В стороне находился птичник для фазанов, окруженный очень густыми деревьями, около которых мы увидали тропинку, ведущую до вершины. Великой княгине хотелось туда взобраться, но эта тропинка была слишком камениста и крута. Придумали совершенно новый способ ее туда доставить: около птичника нашли мы финскую тележку, запряженную лошадью, и предложили этот экипаж великой княгине, которая приняла его с радостью. Ее усадили в него со мной, с княжной Голицыной и с молодой графиней Шуваловой. Камергеры и камер-юнкеры помогали лошади: одни тянули ее за узду, другие толкали тележку. Великий князь и некоторые придворные были верхом. Многочисленная толпа и финская тележка напоминали волшебные сказки и, казалось, скрывали какую-то тайну: в жизни все таинственно, даже финская тележка. Прогулка продолжалась долго. Мы вернулись в открытых экипажах. Вечер был восхитительный. Природа представляла совершенно особое зрелище: свет сменился сумерками; все предметы, пригорки, деревья, колокольни, обрисовывались черной тенью на чистом и сероватом небе. Говорили мало, но каждый наслаждался по-своему.

Графиня Толстая[113], жена камергера великого князя, жила в Царском Селе. Она еще не была принята при дворе, но имела позволение бывать у великой княгини в качестве приближенной к ее двору. Я знала ее с детства, но мало. Она была мне родственницей по мужу, а граф Толстой в это время был у ног моих.

Он привез ее ко мне, сказав: «Дарю вам свою жену». Она была справедливо оскорблена его словами, поставившими меня в неловкое положение и установившими между нами некоторое стеснение, к счастию, недолго продолжавшееся. Она были красива и симпатична, но несчастные обстоятельства ее жизни усилили ее чрезмерную природную застенчивость. Когда мы оставались одни, она обыкновенно хранила молчание; наконец, лаской и предупредительностью я достигла того, что она привыкла ко мне, была со мной откровенна и полюбила меня всеми силами своего сердца. Наше сближение перешло в настоящее чувство; испытания, через которые мы прошли обе вместе, только укрепили дружбу, которая не должна и не может прекратиться. Утром мы гуляли вместе в окрестностях Царского Села. Как-то раз ее высочество пригласила меня отправиться в деревню колонистов, находившуюся в двенадцати верстах от дворца. Мы нашли ее прелестной и описали великому князю и великой княгине подробности этой прогулки. Их императорским высочествам хотелось также совершить ее, и они получили позволение императрицы. Решено было, что они для большей свободы пойдут инкогнито под нашим покровительством. Великая княгиня должна была выдавать себя за m-lle Herbil, свою горничную, а великий князь — за моего племянника. В восемь часов утра великая княгиня села со мной и графиней Толстой в маленькую почтовую тележку, принадлежавшую последней. Муж мой поместился в собственном английском кабриолете вместе с великим князем. Приехав к m-me Vilbade (фамилия хозяйки дома, куда мы вошли), великая княгиня была погружена в воспоминания: это жилище и одежда напоминали крестьян ее родины. Семейство Вильбад состояло из мужа, жены, сына с женой и ребенком и молодой девушки. Пригласили двух соседей и играли вальсы с берегов Рейна. Музыка и вся обстановка сделали большое впечатление на великую княгиню, но к наслаждению ее примешивалась легкая грусть. Муж мой отвлек ее от этого чувства, сказав:

— M-lle Herbil, вы слишком ленивы, пора готовить завтрак. Пойдемте в кухню, вы нарежете петрушки для яичницы, которую мы сейчас сготовим.